Дурочка, или Как я стала матерью - Диана Чемберлен

Мы поехали на юг вдоль пляжа и очень скоро добрались до станции. Там царил настоящий хаос. Люди бегали от станции к катерам и обратно, постоянно перекликаясь друг с другом. От отсветов пламени лица у всех были оранжево-красными, хотя танкер на самом деле оказался не так уж близко к берегу, как я думала. Мы перетащили привезенные вещи на станцию, где нам постоянно приходилось уворачиваться от снующих вокруг мужчин. Я пыталась высмотреть в этой толпе Сэнди и других знакомых вроде Джимми, Тедди Пирсона, Ральфа Салмона и мистера Хьюитта, но в красноватом мерцании трудно было различить чьи-то лица.

Папа сказал, нам нужно оставить вещи и уехать, чтобы не путаться здесь под ногами. Наши соседи тоже были на станции – каждый со своими припасами. Я уже повернулась, чтобы уйти, и в этот момент увидела Сэнди. Он промчался мимо меня к одному из катеров. Наверняка он узнал меня, но тут же отвел взгляд. Конечно, он был прав, что ничем не выдал нашего знакомства. Но мне стоило больших трудов тоже притвориться равнодушной.

В церковь я сегодня не пошла. Сказала маме с папой, что у меня нет настроения, и они отнеслись к моему заявлению с пониманием. Танкер – а назывался он «Байрон Д. Бенсон» – по-прежнему в море, и я боюсь, что ему предстоит дрейфовать еще не один день. В небо поднимается черный дым, придавая всему неестественно пепельный цвет. По радио сообщили, что кое-кого с танкера удалось спасти, но большинство моряков все-таки погибло. Мне ужасно хочется поговорить обо всем с Сэнди.

Сегодня я помогала родителям вешать на окна плотные занавески. Они должны скрыть от немецких подлодок наши освещенные окна. Еще я помогала папе заклеивать черной лентой фары на машине: свободными мы оставили лишь узкие полоски. С сегодняшнего дня никому больше не разрешено ездить по пляжу. Исключение сделали только для машин Береговой охраны. Наконец-то поступило то распоряжение, которого так ждал мистер Хьюитт.

Мама снова поучает меня по поводу и без повода. «Не вздумай выглядывать на улицу из-за занавесок, – заявила она. – Случайный взгляд может погубить не одну сотню жизней».

Этим утром к нам пришел Тедди Пирсон и попросил не ходить сегодня на пляж. То же самое он передал и всем нашим соседям. Наверное, это потому, что они хотят поскорее убрать мертвые тела. Интересно, а Сэнди будет сегодня дежурить на пляже?

Понедельник, 6 апреля 1942 г.

Прошлым вечером я встретилась с Сэнди на пляже. Обычно мы вместе ходим вдоль берега, поскольку даже ради меня он не пренебрегает своими обязанностями, но на этот раз ему хотелось просто посидеть.

Сэнди ранен. Никто в него не стрелял и не бросался с ножом, но рана от этого ничуть не меньше. Я думаю, даже хуже, когда у тебя болит душа, потому что ее невозможно перевязать или вылечить с помощью лекарств. Поначалу Сэнди почти не разговаривал. А когда я спросила его, в чем дело, он заявил, что не желает рассказывать мне о прошлой ночи. Сказал, что это не для моих ушей.

Мы с Сэнди успели уже о многом переговорить. О наших семьях, о детстве и обо всяком другом. Сэнди рос в такой бедной семье, что им иногда по два дня нечего было есть. Ему никогда не дарили подарков на день рождения и на Рождество. Отец у него умер, а мама работала в прачечной. На это они и жили. Сэнди надеялся, что когда-нибудь он будет зарабатывать большие деньги, хотя и не знал пока, как именно. При мысли о деньгах он сразу воодушевлялся. Сама я никогда не испытывала ничего похожего, но его могу понять. Если ты рос в такой нужде, деньги могут казаться решением всех твоих проблем. В любом случае, как я уже сказала, нам с Сэнди есть о чем поговорить.

Пару раз мы целовались, вот и все. Мне бы, конечно, хотелось большего, но я чувствую, что это не главное в наших отношениях. Разговоры с ним – вот что влечет меня больше всего. С ним я могу говорить о чем угодно.

Так, собственно, я ему и сказала. Мне важно было услышать о событиях прошлой ночи. Это потому, заявила я, что он мне небезразличен. Я едва не призналась, что люблю его, но побоялась, как бы он надо мной не посмеялся. Сэнди долго смотрел на меня, будто не решаясь рассказать о трагедии, но потом все же кивнул.

Он поведал о том, как прошлым вечером они добрались до корабля на своем катере. Воздух был просто раскаленным, а пламя – таким ярким, что ему приходилось щуриться, чтобы различить танкер. Но там все время что-то взрывалось, и это было похоже на один сплошной фейерверк. Пылал не только танкер, но и слой нефти, разлившейся по воде, и из-за этого они никак не могли подойти к кораблю. Поблизости находилась еще пара судов – они тоже пытались помочь уцелевшим. И со всех сторон раздавались крики – это моряки с танкера просили о помощи.

Очень многие спрыгнули или упали в горящую воду. Все они были напуганы до ужаса. «Эти люди кричали, просили помочь им, – сказал Сэнди. – А мы не могли даже приблизиться к ним». Ощущение собственной беспомощности – вот что ранило его больше всего.

Он рассказал о том, как они кружили вокруг корабля, пытаясь добраться до выживших, но им повсюду преграждала путь горящая нефть. А потом он рассказал мне о самом ужасном – о том, что хотел поначалу утаить от меня, чтобы не расстраивать еще сильнее.

«Один из моряков, страшно обожженный, цеплялся за доску, – сказал Сэнди. – Он тянул к нам руку, умоляя спасти его. Там тоже всюду была нефть, но не могли же мы его бросить. Мы сумели подойти так близко, что я ухватил его ладонь. Но кожа с нее тут же сошла, и он ушел под воду. А у меня в руке осталась его обожженная кожа».

Можете себе представить? Когда я это услышала, мне стало так же плохо, как и Сэнди. Я обняла его за плечи и покрепче прижалась к нему. Сэнди не плакал, но я знала, что внутри у него все болит.

Кое-кого все-таки удалось спасти, и теперь эти люди находились в больнице Норфолка. Сэнди сказал, что их допрашивали агенты ФБР, пытаясь выяснить, не работал ли кто-то из команды на немцев.

– Чушь собачья, – заявил Сэнди. – Зачем сливать информацию немцам, если те и так прекрасно видят наши корабли на фоне береговых огней?

– Значит, затемнение должно помочь, – сказала я. Мне ужасно хотелось хоть как-то утешить его.

– Очень на это надеюсь, – ответил он. – Дальше так продолжаться не может. Немцы творят в наших водах что хотят.

Мы еще долго сидели в полном молчании. Время от времени я поглаживала его спину – совсем как мама, когда они разговаривают с папой о чем-нибудь важном. Но мы с Сэнди молчали. И ушла я лишь на рассвете. На фоне светлеющего неба отчетливо высвечивался «Байрон Бенсон», дрейфующий где-то у горизонта. И из его недр по-прежнему тянулись клубы черного дыма.

В воскресенье утром Джине пришлось развлекать Генри Хазельвуда. Всякий раз, когда у нее выдавалась свободная минутка, она заглядывала к нему в заднюю комнату. Народу там, как всегда, было хоть отбавляй, но Брайан и Уолтер еще не появлялись, и Генри скучал в полном одиночестве. Он сидел за шахматным столиком в белой рубашке и темном галстуке, а соломенная шляпа лежала у него на коленях. Джина купила старику газету, чтобы тот смог хоть как-то развлечься.