Повести Невериона - Сэмюэл Дилэни

Чувствуя свое превосходство над ней и гордясь своим даром видеть невидимое, он присел, сложил руки на коленях и улыбнулся.

– Выходит, ты больше не раб, – сказала девочка.

Сарг, не слишком задумывавшийся над тем, что значит быть рабом (и еще меньше над тем, что значит не быть им), не нашелся с ответом.

– На тебе нет ошейника, поэтому ты больше не раб. А женщина так и осталась рабыней.

– Женщина?

– Та, с которой ты был прикован рядом на рынке. И старик тоже. Я прокралась туда, где стоит повозка торговца, потом пришла сюда, где тебя держит твой новый хозяин. Женщина до сих пор в ошейнике.

– Кому же ты продала яйцо?

– Я его выбросила. – Девочка присела, держа руки на коленях, как и Сарг. По ее изменившемуся дыханию он понял, что она лжет и что страх у нее прошел. – Видел, как летали драконы, затмевая луну? Я забралась на скалы у их загонов и следила за их полетом в ночь полнолуния. Знаешь ли ты, что сказочные драконы сродни маленьким ящеркам, снующим между камнями весенним вечером? Одна наставница показала мне, что у драконов и ящериц на лапах та же черно-зеленая чешуя.

– Кто же эта наставница? Мудрая старица, что учила драконов и их наездников летать через лик луны еще при матери твоей и при бабке?

– Нет-нет. Родом она издалека, из Западной Расселины. У нее меч с двумя лезвиями, и она не слишком стара – таких же лет, как и твой хозяин. Она носит маску и единственная из наставниц не прочь поговорить со мной и другими детьми, когда мы подкрадываемся к загонам. Другие сразу нас прогоняют, потому что они в самом деле старухи, местные уроженки и обучают драконов вместе с наездницами всю свою жизнь. А эта, пришлая, работает здесь только с прошлой зимы. Другие говорят только между собой и с наездницами, да и тех скорее бранят.

– Значит, обучение драконов – женское ремесло?

– Наездницы тоже девочки: чтобы летать на драконах, нужно быть маленькими и легкими. Но берут в них только плохих: воровок, драчуний. Тех, что родили без мужа и убили своих детей или продали. Тех, что не уважают своих отцов. Уход за драконами и езда на них – работа опасная. Садятся на них без седла, с одними поводьями. Если дракон повернет слишком резко или его внезапно подхватит воздушный поток, всадница может сорваться и упасть на скалы в тысяче футов под ней. А если дракон, несомый таким потоком, попадет в место, откуда не сможет взлететь, его оставляют умирать там вместе с наездницей. Убежать отсюда пока не удалось ни одной… Хотя, может быть, им просто так говорят.

– А ты бы хотела летать на драконе?

– Я хорошая девочка. Если тетя узнает, что я где-то бегала ночью, она побьет меня и скажет, что я послана ей из чрева сестры в наказание.

Мальчик фыркнул.

– Если бы я вернулся домой, запятнанный смертью, в которой теперь живу, дядя тоже побил бы меня. Чтобы изгнать демонов, которых я принесу с собой. Но никто не сказал бы, что я послан им в наказание.

Девочка тоже фыркнула, и мальчик понял, от кого перенял этот звук (вот как она, значит, передается, цивилизация?); в демонов она, как видно, не верила.

– Да, я хотела бы полетать на драконе, – сказала она. – Сесть на его чешуйчатую спину, держа поводья в руках. Я слушала бы наставниц и не ленилась, как те, что ставят свою жизнь под угрозу по собственной глупости. Знаешь ли ты, что два месяца назад наездницы убили здесь человека? Он был чужестранец, прослышал о девушках, которых держат в горах, и хотел на них посмотреть. Наездницы поймали его, повесили за ногу на дереве и изрезали на куски, а наставницы сделали вид, что ничего не видят. Потому что все эти девки, воровки и потаскушки, находятся под защитой малютки-императрицы, чудесной владычицы нашей. Они все плохие, хуже некуда, а я нет. Тебе нельзя летать, и мне тоже – потому что ты мальчик, а я хорошая.

– Но ты продаешь людям фальшивые драконьи яйца, – серьезно заметил Сарг.

– Та женщина осталась рабыней, – не менее серьезно ответила девочка, хотя связи между тем и другим варвар не усмотрел, – а ты больше не раб. Я подкралась к ним и видела, как торговец их кормит – всего по горстке желтой каши, даже не в миске, просто бросил на доску, к которой их приковал. Потом, когда луна поднялась высоко, поднял их и куда-то повел. Хочет дойти до пустыни и продать женщину, пока не вступил в силу императрицын налог на рабов. А если старик не сможет идти, он ему ноги переломает и бросит где-нибудь у дороги. Он сам так сказал соляному контрабандисту, который заночевал рядом с ними. Ему-то, контрабандисту, я и продала яйцо. Но сначала хорошенько спряталась. В пустыне с женщинами делают ужасные вещи. Ты, может, и был рабом, но теперь больше не раб.

Мальчика озадачивала ее торопливая речь и дыхание, снова отдававшее страхом. Будучи варваром, он попытался найти ответ на это в религии.

– Если б она трудилась должным образом, как трудился я, а не просила первого встречного купить ее, не раскачивалась как безумная и не напрашивалась на побои – по рубцу на голове видно, что нрав у нее дурной, – ей тоже мог достаться добрый хозяин, который снимал бы с нее на ночь ошейник и цепь.

– Дурак ты! – вскричала вдруг девочка. – Раб, грязный варвар! – И шмыгнула прочь, прошуршав ногами по листьям.

Сарг, мало что знавший о рабстве, но признававший за луной – видную как сквозь ветви катальп, так и сквозь крылья драконов – великую волшебную силу, слегка вздрогнул и вернулся в полуразрушенный флигель.

Горжик спал широкой спиной к нему, отражая луну тугим медным браслетом у себя на руке. Посмотрев на него, Сарг снова поднял ошейник и хотел надеть его на шею, но передумал.

– Если надеть ему, он проснется, – прошептал мальчик, – но если просто примерить… – Стоя на коленях, он приложил железный обруч к толстой хозяйской шее и тут же отскочил, увидев, как вздыбилась могучая грудь. Горжик повернулся к нему лицом, открыл затуманенные сном глаза, поднял руку к подбородку. Ошейник отлетел прочь и лег (как заметил, несмотря на испуг, мальчик) почти на то же место, где лежал раньше. Долю мгновения хозяин и его собственность смотрели друг на друга и на него.

Горжик, окончательно проснувшись, прищурился. Присущая ему красота (скажем так), днем перебарывающая и шрам, и красноту глаз, и небритую челюсть, в темноте пропадала. Сарг, по своему варварскому невежеству, об этом не думал, но сейчас его впервые поразило сочетание грубой силы и уродства в хозяйском облике.

– Ты чего это, варвар?

– Вот, – сказал Сарг, только в этот миг осознав, на что он показывает. – Человек, который продал меня тебе, сказал, что эта вещь с юга, из моих родных мест. Ты знаешь мою родину? Ты там бывал?

Горжик, опустив подбородок, посмотрел на диск астролябии.

– Не знаю и знать не хочу. Ложись-ка спать, завтра нам вставать рано и ехать в Колхари из этого захолустья. – Он снова улегся, натянул край одеяла на плечо, расправил ногой упрямую складку, закрыл глаза. Мальчик лежал рядом, не шевелясь. Вскоре тяжелая, темная, схваченная браслетом рука Горжика придавила его плечо. Так лежали они – Сарг то засыпая, то просыпаясь, Горжик лишь притворяясь спящим, – и дожидались рассвета, до которого оставалось не больше пары часов.