Русский дневник солдата вермахта. От Вислы до Волги. 1941-1943 - Курт Хохоф

не сохранилось, но намеревался продвинуться по службе. Следующим новеньким был Хиртлинг, родом из венгерской Бачки[63], крестьянин 20 лет, называвший себя швабом. Третьего звали Райфом. Он был из бедной семьи, оба его брата пали на поле брани. Настоящий шалопай. Кожа на лице у него была свинцового оттенка из-за серьезного желудочного заболевания. Но, несмотря на это, он за один присест съедал целую буханку хлеба. Последним новеньким был Коллер, грязный человечек, назначенный возничим. Я не доверял ему, считая, что он может не дать лошадям воды. Поэтому поил их сам. Они жадно выпивали по четыре бадьи каждая. Заметив это, Эрхард заявил:

– Его надо вздуть хорошенько. Иначе он не поймет!

До меня дошли печальные новости о том, что погиб мой старый товарищ, клоун из Регенсбурга Бенно Фальтермайер. Его ожидала мировая слава. Переливающийся белым и красным цветом пестрый плащ с тяжелым капюшоном выгодно оттенял тонкие черты лица и гибкое тело Фальтермайера. В прошлом сапожник по профессии, он выступал на коньках, то вычерчивая на льду замысловатые узоры и выделывая умопомрачительные пируэты, то вдруг складываясь, словно умирая, то вскакивая для казачьего танца, заканчивая его серией сальто с проходом через развешанные круги. Бенно доставлял много радости всем, кто приходил на его представления. И вот теперь по иронии высших сил его нет среди нас.

На второй день прибыл кузнец Крюгер, приведя с собой только одну лошадь. Вторую, павшую от истощения, ему с разрешения ветеринара пришлось пристрелить, что и было зафиксировано в соответствующем документе.

Мы робко надеялись, что третий день нашего пребывания на новом месте, который приходился на воскресенье, пройдет спокойно. Обычно по воскресным дням нас подстерегали различные неприятные перемены. Тут поневоле станешь суеверным. Мы с Эрхардом завтракали, лакомясь свиным салом и яйцами, которые ему прислали из дома, как вдруг из канцелярии прибыл курьер Шобер и заявил:

– Приготовиться к маршу. В час дня выступаем.

Снаружи уже слышался громкий голос Рюкенштайнера:

– Возничим накормить и напоить лошадей!

С хмурым выражением лица те нехотя поднялись из-за столов, за которыми играли в тарок.

Вскоре мы уже ехали на грузовике русского производства, который недавно был взят в качестве трофея. Машина внешне напоминала «форд», но на радиаторе красовался символ русского завода. Она была внешне грубой, но быстрой. За рулем сидел бывший порученец Цанглера фокусник Огаса.

Его круглое лицо раскраснелось. Можно было только представить, как в своем Кройцбурге и близлежащих деревнях он появлялся в широком пальто, расставлял и покорял шатающиеся тумбы, доставал из карманов местных жителей голубей или протыкал шпагой молоденькую девушку, запертую в ящике.

Нам, то есть Хану, Рюкенштайнеру, Бланку и мне, предстояло достичь села Граково. Поскольку местность за Северским Донцом была плоской как доска, а ямы на дорогах заполнены снегом вперемешку со льдом, мы ехали прямо по полям, ориентируясь по компасу. Быстро проследовав собственно село, машина приехала в его восточную часть и остановилась возле вытянутой усадьбы с примыкавшими к ней выкрашенными в белый цвет каменными хозяйственными постройками.

Это был совхоз, государственное предприятие. В отличие от колхозов, которые якобы являлись собственностью деревенской общины, совхозы представляли собой собственность государства, которое ими и управляло по своему усмотрению. Совхозы по занимаемой ими территории были здесь на удивление больших размеров. Чего стоил один только хозяйственный двор, имевший 400 метров в длину и 200 метров в ширину. Массивные сараи с нависавшими односкатными крышами имели наверху сеновалы. Четырехэтажное административное здание было снабжено центральным отоплением. Немного в стороне виднелась трансформаторная подстанция. Во дворе стояло великое множество различных машин, в том числе и гигантские зерноуборочные комбайны. На хоздворе имелись механические, столярные и слесарные мастерские, каждая из которых располагалась в отдельном строении.

Жилье для рабочих представляло собой длинные приземистые бараки с одним коридором, вдоль которого располагалось множество отдельных комнат. Они чем-то напоминали немецкие солдатские казармы, только помещения в них были крошечными – не более 9 квадратных метров каждое с одним заботливо проклеенным бумажными полосками окном. Межкомнатные перегородки были сделаны из фанерных панелей.

Судя по всему, в одной такой комнате проживала целая семья: муж с женой и их дети. Убранство жилых помещений состояло из узкой походной кровати, стола, двух стульев, печки с углом, отведенным под дрова и уголь, стопки жестяной кухонной посуды, антресоли для одежды и белья, тарелки громкоговорителя на стене и деревянной люльки для грудного младенца.

Здесь не было икон и иконостаса в углу. На стенах висели только пестрые календари, политические и географические карты, вырезанные из газет портреты Ленина и Сталина. Всего мы насчитали три жилых барака, в каждом из которых до недавнего времени проживало по 40 семей общей численностью в 200 человек. Они не владели ни скотиной, ни землей, проживая в идеальном коммунистическом сообществе.

Русских мужчин нигде не было видно. Видимо, на этом дворе несколько дней назад разыгралась смертельная схватка. На земле лежали тела убитых. Судя по ранам, люди сражались штыками и прикладами. В громадных зданиях не уцелело ни одного окна, печи были разворочены взрывами ручных гранат, а центральное отопление во многих местах было разморожено.

Мы разместились в одном из бараков. Комнаты были настолько выстужены, что нам пришлось заделать щели и проемы окон горбылем. Затем развели в печке, сложенной из кирпича, огонь.

– У многих пробиты черепа, – задумчиво глядя на убитых, промолвил Рюкенштайнер. – Неужели ты веришь, что эти мертвецы восстанут из мертвых?

– Да, верю, – несколько удивившись его вопросу, ответил я.

– Насколько можно судить, у них мозги наружу!

– Все мы когда-нибудь вновь восстанем здоровыми и телом, и душой.

– Тогда все не так уж и плохо?

– Если смотреть на вопрос с теологической точки зрения, то плохо от проломленного черепа будет тому, кто это сделал.

Рюкенштайнер был не согласен с таким утверждением.

– Военные часто попадают в такие ситуации, когда надо наносить удар, – заявил он.

– Верно. Есть даже святые военные, святой Мартин, святой Магнус, например, – согласился я и рассмеялся.

– Ты шутишь? – отреагировал на мой смех Рюкенштайнер.

– Вовсе нет, – уже серьезно, указывая на свежую могилу с крестом, увенчанным каской, и лежащего неподалеку русского, сказал я. – Верю и готов поклясться, что этот русский и вот тот немец обрели вечную жизнь на небе или в аду.

– Я тоже в это верю, – заявил Рюкенштайнер, – но никогда не задумывался над этим.

Прибыл Эрхард, держа в руках охапку овса. Ему довелось побывать в Харькове, и теперь он рассказывал о громадных заводах и фабриках без машин и станков.

– Они вывезли все до последнего винтика![64] – восклицал Эрхард.