Дорога на Тмутаракань - Олег Аксеничев

И катились навстречу ползущим снизу обезглавленные и искалеченные люди, напоминая, какая судьба ждет особенно настырных вояк.

И сам Буй-Тур бился пешим в первых рядах, все так же сжимая в одной руке булатный меч, а в другой – саблю. Падали вокруг него враги, падали и кмети, принимавшие удары и за себя, и за князя. Всеволод сражался, глядя вперед немигающими совиными глазами. Его губы шевелились, не издавая ни звука, и даже те, кто был рядом с князем, не слышали, как он говорил:

– Прощайте, братья. Простите.

Клинки Всеволода сеяли смерть.

Бродники, ужаснувшись, хлынули обратно, но оттуда уже поднимались черниговские ковуи и дикие половцы, которых Гзак припас для решающего удара.

– По коням! – приказал Буй-Тур ясным голосом, словно и не сражался большую часть дня.

– Умрем достойно, – рассудительно заметил один из кметей.

– Не торопись умирать, – рассвирепел Буй-Тур. – Торопись убить врага и изменника!

И послал коня навстречу судьбе.

– Сын! – возвысил голос князь Игорь.

Владимир Путивльский приблизился, несказанно удивленный. Отец давно так не называл его. Видимо, теперь пришло время и для проявления родственных чувств.

– Сам видишь, как все оборачивается.

Игорь Святославич говорил громко, не таясь от дружинников. Перед лицом смертельной опасности кривить душой недостойно вдвойне.

– Твои воины в бою еще не были, и кони у них свежие. Забирай обоз, половецких воев, прорывайся за Сюурлий, навстречу Кончаку. С умением и удачей – получится, я верю в тебя! Не медли, там, в вежах, жена твоя.

– А ты, отец?

Игорь Святославич оценил: «отец», не «князь».

– На холме, – показал князь Игорь, – мой брат. Бросить ли? – Он криво усмехнулся и отвернулся.

– Не медли, – сказал князь Игорь, не оборачиваясь. – Скоро будет поздно.

– Я прорвусь.

Владимир Путивльский не обещал. Он просто рассказал, как будет.

Мужчину из мальчика не всегда делает женщина. Может – бой. Горе. Ответственность.

Мужчина – не пол. Это воля. Решимость к поступку.

Владимир Путивльский стал мужчиной.

Пожелаем ему удачи, читатель! Она ему ох как понадобится!

Море в мае еще холодное, как сталь, что цветом, что на ощупь.

Как мысли Неведомого бога, чей истукан стоял в центре тмутараканского святилища, выставленный для всеобщего поклонения. Возмещая многовековое воздержание, Неведомый бог требовал и получал человеческую кровь, изобильно поливавшую жертвенный камень у изножия статуи.

Но больше кровавых жертв, больше поклонения бог ждал вестей с севера, откуда должно было прийти освобождение. Раб бога, обезумевший араб Абдул Аль-Хазред, получил наконец свою магическую книгу, а значит, и необходимую силу.

В каждом слове – бог.

В заклинаниях – сила бога.

Слово, сказанное когда-то богом или богами, сделало хаос миром, придав ему форму.

Слова, найденные в «Некрономиконе», вернут Неведомому богу привычную зыбкость, освободив от четких границ тела. ОСВОБОДЯТ!

Мир же станет подобием Неведомого бога.

Зыбким. Бесформенным.

Хаосом.

Мертвым.

Как он того и заслуживает.

В битве, как в песне, слышно многоголосье. Кричит воин, расставаясь с жизнью, кричит другой, размахиваясь для разящего смертельного удара, кричит раненый, попавший под кованое копыто безумно мчащегося коня, кричит всадник, погоняющий своего скакуна в центр сражения. Крик уравновешивает крик, и ровный гул поля боя гармонично перетекает с вершин деревьев на макушки холмов, сопровождаясь звоном оружия, не попадающим в унисон и оттого особенно ясно слышным.

Нерушимо стояли курские кмети, отбивая одно нападение за другим. Когда враги подходили на расстояние удара меча или сабли, передний, пеший ряд расступался, пропуская ждущих своего часа конников, сминавших таранным ударом острие наступления, так, что с холма вниз сыпались вперемежку живые и мертвые.

Прилив – отлив.

В битве, как в песне, слышно биение сердца. Пока оно бьется, жизнь продолжается.

Князь Владимир Путивльский подъехал к обозу, посмотрел на половецких воинов, спросил:

– Подчинитесь ли мне в бою, или это несовместно с вашей честью?

– Дочь нашего хана подчинилась тебе, князь, – ответил один из половцев. – А мы – как она.

– Хан Кончак должен появиться оттуда, – показал князь рукоятью плети. – Туда и пойдем.

– Через бродников, – не спросил, уточнил кто-то.

– И пусть.

Владимир Путивльский оглядел свой небольшой отряд, вздохнул, похлопал коня по холке рукой в кольчужной перчатке и приказал:

– Обоз – в центр! Все, у кого тяжелые доспехи, – ко мне! Первыми пойдем, указательным пальцем.

К князю подтянулись тяжеловооруженные воины, русские и половцы вместе. Половцы плащами обмотали себе левые руки, признавая только такой вид защиты. Кочевники не любили щиты. Русские дружинники, отстегнув булавки-фибулы, побросали плащи в телеги обоза, умудрившись при этом еще перекинуться словом-другим с подругами невесты, что, мол, после боя надеются получить не только плащ, но и кое-что еще. «Рассчитывают победить», – про себя порадовался князь Владимир.

– В путь, – сказал князь.

Именно так – не в бой, в путь, поскольку наша жизнь не в сварах, а в дороге.

Обоз сдвинулся с места, и огромные колеса половецких веж протестующе заскрипели. Могучие тягловые волы неспешно тянули вежи, прикрытые со всех сторон легковооруженными воинами, полными решимости не подпустить нападающих к обозу ближе чем на полет стрелы. Воины, которых повел за собой князь путивльский, хотя тяжесть доспехов и не позволяла особо погонять коней, легко оторвались от основного отряда и ушли вперед.

Невысокий половецкий воин в легком доспехе и аварском шлеме, на котором красовалась непроницаемая для стрел и взглядов кованая личина, держался рядом с князем. Владимир Игоревич покосился через плечо и произнес, стараясь не обидеть:

– На прорыв идем, все копья и стрелы нашими будут. Выдержит ли доспех?

– Неужели прогонишь? – поинтересовался воин и поднял личину.

Князь увидел прекрасное лицо своей жены. Взглянув в глаза Гурандухт, Владимир Игоревич понял, что протестовать и запрещать бесполезно. Ханская дочь все равно все сделает по-своему.