А в чаше – яд - Надежда Салтанова

Быстро завернув собранные травы, послала подмастерье к Аглае, объяснила, как найти дом. И что если не застанет ее, пусть бежит к дому с курицей на вывеске – к Ираиде. Велела передать, что весь сверток можно залить секстарием горячей воды, чтобы прямо с огня, накрыть да дать постоять, пока все травы не осядут. А потом пить четыре раза по малой чаше, чтобы отвар за два дня ушел. Заставила повторить. Смышленый, все запомнил.

Отправив его, Нина опять заметалась по аптеке. Яд-то украли, а вдруг не все ей в вино вылили. Надо доложить эпарху немедленно! И Никону сообщить!

Нина бросилась одеваться. Уже накинула мафорий и сделала шаг к выходу, как в дверь заколотили. Она кинулась откинуть засов. На пороге стоял сикофант. Лицо бледное, борода всклокочена, на лбу блестят капли пота. Дышит тяжело, видно бежал.

Он молча схватил Нину за плечо и втолкнул внутрь. Захлопнул дверь. Нина хотела возмутиться было, но, увидев его перекошенное от ярости лицо, осеклась.

– За что убила его? Сказала, что будешь искать, а сама еще одного отравила? И я тебе поверил!

Нина в ужасе смотрела на него. Дрожащими губами прошептала:

– Не травила я его, он же живой. Сам напился неизвестно где, а на меня поклеп опять наводит.

– Кто живой? Где напился? Комит напился?!

– Как комит? – слова взорвались в ее голове, застилая свет. Сердце ухнуло в черную пропасть. Ноги подкосились, и она осела на пол.

Никон что-то кричал, топал ногой, стучал по столу. Она не слышала ничего, в ушах у нее лишь отдавалось: «Аконит это… Не успеть»

Она с трудом поднялась на ноги, держась за стену. Выпрямилась, глядя ему в глаза, произнесла:

– У меня аконит украли. Сундук разбили. Я не травила никого. Я к тебе шла, доложить про кражу. И к эпарху.

Никон тяжело осел на скамью.

– Пропала ты, Нина. У отравленного в руке смятый кусок пергамента с красными чернилами.

– Красные… откуда ж у меня красные чернила? Император указы пишет красными чернилами, я-то тут причем?!

– Да вся Меза шумит, что Нина-аптекарша во дворец ходила. И к комиту в дом ты вхожа. Что еще думать?

– Так это муж Цецилии отравлен?! – Нина в ужасе схватилась за сердце. Перед глазами все закачалось. И правда, все на нее указывает. Господи, упокой душу его… Слезы хлынули, сдерживаться уже не было сил. Нина перекрестилась, от слез не видя иконы.

– Никон, всеми святыми клянусь, непричастна я к отравлениям. Сундук разбили, аконит украли, меня отравить хотели, да я чудом кувшин разбила, уберег Господь. Душегуб этот хочет, чтобы на меня подумали!

– Так все на тебя и подумали. Управляющий дома к эпарху послал, чтобы к тебе равдухов51 отправили да в подземелье бросили. С ним старуха какая-то ругалась, тебя защищала. Крик стоял на всю улицу.

– А ты что? Первым прибежал, чтобы меня схватить? Ну, хватай, получишь свои тридцать сребреников! – Нина хотела кричать, но слова выходили с трудом из перехваченного ужасом горла. Слезы катились из глаз.

Никон подскочил, схватил ее опять за плечи, почти поднял над полом. Темные от гнева глаза его оказались напротив ее глаз. Он тряхнул ее:

– Дура ты, Нина. С Христом себя-то не сравнивай, побойся Бога. Я к тебе пришел, потому что верил, а как доложили про комита – не знал, что думать уже. Сейчас верю…

То, что случилось после, ни несчастная аптекарша, ни сам сикофант, похоже, не ожидали. Выпустив ее плечи, Никон одной рукой обхватил Нину, другой прижал к груди ее голову. В растрепавшиеся черные кудри пробормотал:

– Бежать тебе надо. Погубят тебя.

– Спасибо тебе, Никон, – Нина аккуратно высвободилась. – Я спрячусь, да только чем это поможет? Все одно аптеки лишусь.

Он убрал руки, сделал шаг назад.

– Опять чушь несешь. Зачем мертвой-то аптека? С тобой церемониться не станут. Из подземелий своими ногами мало кто выходит. Есть где спрятаться тебе?

Побледнев, Нина подняла на него глаза, кивнула, открыла было рот, но Никон вскинул руку:

– Не говори мне. Беги прямо сейчас, – он развернулся и вышел из аптеки.

Нина схватила суму с лекарствами, кинулась к тайнику, достала деньги, торопливо запихала в ту же суму. Выскочила во внутренний дворик, но услышала голоса и бряцание оружия со стороны калитки. В панике заметалась, увидела стол, на котором сушила травы. Перекрестившись, вскарабкалась на него, перевалилась через забор, оказавшись в тесном проулке между двумя оградами. Сверху раздался удивленный возглас Павлоса:

– Почтенная Нина, что у тебя случилось?

Она шикнула на него и стала пробираться вдоль забора.

– Может, мне тебя проводить? – прошептал сверху Павлос. – Или помочь чем?

Нина замахала на него руками. Прошептала только:

– Не верь им. Меня ложно обвиняют. Не погуби…

Он проводил ее задумчивым взглядом.

Глава 14

Листья лавра хорошо при кашле помогают. Отвар из сухих листьев для роста волос хорош да для заживления ран. Масло, на лавре настоянное, снимает лишнюю потливость, помогает зуд успокоить при укусах насекомых. Масло из плодов лавра хорошо поможет от подагры и ревматизма.

Из аптекарских записей Нины Кориарис

Он ненавидит этот город. Эти пропахшие деньгами и кровью камни, это палящее солнце, выжигающее глаза и иссушающее души. Это подобострастие и лживость существ вокруг, готовых предать и продать все ради мимолетной наживы или спасения своих жалких жизней. Он, которому суждено было стать великим воином, гниет здесь. Ромеи сделали из Него евнуха. Он с детства получил столько плетей, сколько поклонов и восхвалений получил василевс. Сейчас Он раб без ошейника и подземелья. Раб без цепей и палок.

Жизнь в этом прогнившем насквозь дворце иссушила его душу. Он научился изгибаться и врать. Он может виртуозно льстить и изощренно прислуживать. Его ненависть и боль никто не должен увидеть. Он ненавидит всех в этом дворце, но мальчиков, которым повезло избежать оскопления, Он ненавидит до боли от впившихся в ладони ногтей, до сведенных судорогой челюстей, до кругов перед глазами.

Он был еще ребенком, когда их с отцом привезли в цепях в Константинополь. Отца бросили в подземелья, он, малец, пробирался туда ночами. И сидел у решетки, слушая голос, рассказывающий про великие сражения, про путь воина, про его предназначение. После оскопления Он долго не приходил. А когда наконец ночью присел у решетки, опустив голову, отец отказался с ним разговаривать. Откуда узнал – неизвестно. Может, охрана рассказала, а может, сам догадался, зная византийские порядки. Ромеи пресекли их род, но Он отомстит за свою изломанную судьбу.

Его выдрессировали, как дрессируют диковинных зверей в императорском зверинце. Его научили прислуживать и следовать церемониалам.