Корабль-призрак - Фредерик Марриет

Когда он пришел в себя, то первое, что ощутил, это нестерпимую режущую боль в глазах, оттого что они в течение нескольких часов кряду подвергались действию палящих солнечных лучей, так как Филипп лежал на самом припеке. Едва раскрыв глаза, он вынужден был тотчас же снова закрыть их от невыносимой боли. Обернувшись лицом вниз, он прикрыл глаза рукой и пролежал так некоторое время, после чего его зрение несколько восстановилось. Тогда он поднялся на ноги и огляделся кругом. Море все еще продолжало волноваться и несло с пеной прибоя обломки корабля; весь берег был усеян ими, а также тюками клади, ящиками и всяким грузом. Подле него лежало тело Хиллебранта, а немного дальше другие тела, лежавшие вперемежку между разбитыми ящиками, тюками и обломками судна. Из этого он понял, что шлюпка и все находившиеся в ней погибли.

Судя по солнцу, было около трех часов пополудни. Однако Филипп ощущал такую страшную тяжесть в голове, такую невероятную слабость и усталость, что единственное, в чем ощущал непреодолимую потребность, был отдых. С неимоверным усилием сделал он несколько шагов от того места, где лежал, и, добредя до небольшого песчаного холма, за которым был защищен от солнца, лег здесь и тотчас же впал в глубокий сон, от которого пробудился лишь на следующее утро.

На этот раз он проснулся от прикосновения чего-то к его груди. Он вздрогнул и, раскрыв глаза, увидел перед собой существо, которое в первую минуту принял за медведя Иоханнеса. Но нет, это был рослый готтентот с ассегайем в руке, с наброшенной на плечи только что снятой, еще кровавой шкурой бедного медведя и прекрасным париком суперкарга на голове. Филипп поднялся на ноги и стоял подле дикаря, который продолжал оставаться неподвижным, но без малейших признаков враждебности или недоброжелательства.

Нестерпимая жажда овладела Филиппом, и он знаками дал понять чернокожему, что хочет пить. Готтентот сделал ему, в свою очередь, знак следовать за ним и повел его через песчаный холм к берегу, где Филипп увидел свыше пятидесяти человек туземцев, занятых собиранием различных предметов, выброшенных морем после крушения судна. Из особого уважения, оказываемого проводнику Филиппа, можно было заключить, что этот человек был вождем. Нескольких слов; произнесенных им с большой торжественностью и важностью, было достаточно, чтобы тотчас же появилась откуда-то, правда, довольно грязная и в небольшом количестве, вода, показавшаяся, однако, Филиппу восхитительной. Когда он напился, вождь сделал ему знак сесть тут же среди обломков судна, тюков, ящиков и корзин и сам сел рядом. Между тем его нагие готтентоты с серьезным видом ходили по берегу, подбирая все, что не представляло собою никакой ценности, и оставляя на месте все, что особенно ценилось цивилизованными людьми.

Хотя в ту пору голландцы еще очень недавно поселились в Южной Африке, основав небольшое поселение на Капе, тем не менее довольно значительная меновая торговля существовала уже многие годы между европейцами и туземцами, и готтентоты давно были знакомы с судами, и так как по сие время они не видали обиды от европейцев, то и сами относились к ним с благорасположением.

Филипп заметил, что чернокожие собирали и вылавливали все доски и куски дерева, на которых было железо или гвозди, и складывали его в костры, которые тут же зажигали. Знаками вождь осведомился у Филиппа, не хочет ли он есть, и на утвердительный ответ последнего запустил руку в мешок из козьей шкуры и достал из него горсть крупных жуков, которых он любезно предложил своему гостю. Филипп отказался от такого угощения; тогда вождь сам на его глазах, не торопясь и с видимым наслаждением, съел всю пригоршню, встал и сделал Филиппу знак следовать за ним. Когда тот поднялся, чтобы идти, он вдруг увидел, что прибоем выкинуло на берег его собственный сундук; он, конечно, поспешил к нему, дав понять дикарям, что это его собственность; достал из кармана ключи, отпер замок и собрал в узелок самые необходимые предметы, не забыв захватить и мешочек с червонцами, которые всегда могли понадобиться.

Готтентотский вождь не протестовал против этого, но подозвал одного из близстоявших людей, указал ему на замок и железные петли сундука и затем пошел в сопровождении Филиппа по направлению к своему краалю.

Час времени спустя они пришли к селению, состоявшему из ряда низеньких хижин, крытых шкурами, и были встречены женщинами и детьми, которые, по-видимому, пришли в неописанный восторг от наряда своего вождя. К Филиппу все они отнеслись с большой предупредительностью: кто нес ему молоко, кто плодов. Глядя на этих дочерей Евы, их отвратительные черты и уродливые формы, он невольно вздохнул, вспомнив свою прекрасную Амину.

Солнце клонилось к закату, и Филипп чувствовал себя страшно утомленным, а потому объяснил знаками дикарям, что желает отдохнуть. Его тотчас же отвели в хижину, и хотя в ней было очень грязно и обоняние его страдало от зловония, да и насекомых было много, тем не менее он с удовольствием положил голову на свой узел и сейчас же заснул.

Проснулся он лишь на следующее утро, когда его разбудил вождь, пришедший в сопровождении другого готтентота, говорившего немного по-голландски. Последнему Филипп высказал свое желание быть отведенным в голландское поселение, куда заходили проходившие здесь суда, на что туземцы отвечали, что в настоящее время в заливе не стоит никакого судна. Тем не менее Филипп просил, чтобы его проводили туда, будучи уверен, что там ему, наверное, скорее всего, представится случай попасть на какое-нибудь судно, а в ожидании этого случая он все же будет среди европейцев. Расстояние до селения было невелико, всего один день пути, и после непродолжительных переговоров с вождем, человек, говоривший по-голландски, пригласил Филиппа следовать за ним, сказав, что проводит его к поселению голландцев. Досыта напившись молока, принесенного ему женщинами, и отказавшись от пригоршни жуков, опять любезно предложенной вождем, он взял свой узелок и последовал за проводником.

Под вечер они пришли к гряде холмов, с которых открывался вид на Столовый залив и на селение, всего какой-нибудь десяток домов, где ютились европейцы. К великой своей радости, Филипп увидел в заливе судно под парусами и, дойдя до берега, к которому он спешил изо всех сил, убедился, что с судна была послана на берег шлюпка за свежими припасами и водой. Простившись с провожавшим его туземцем, он подошел к экипажу шлюпки, объяснил им, кто он, рассказал о гибели «Тер-Шиллинга» и просил принять его на борт.

Офицер, командовавший шлюпкой, охотно согласился принять его, но заявил, что судно идет домой, то есть в Амстердам. При этом сердце Филиппа радостно забилось. Конечно, если бы судно шло в Индийский океан, он все равно сел бы на него и продолжал бы начатое им дело, но теперь, когда ему представлялся случай свидеться с Аминой, он невольно ощутил радость и сознание, что и для него еще есть счастие на земле, есть светлая радость и что вся его жизнь не есть сплошная жертва долгу, а попеременно тяжелый подвиг и сладкий отдых.

Он был ласково принят капитаном, предложившим ему бесплатный проезд на своем судне, и спустя три месяца, без всяких особых приключений в пути, опять стоял на якоре в гавани Амстердама.

Нужно ли говорить, что Филипп спешил, как только мог, в свой маленький домик, где находилось то, чем он дорожил всего больше в жизни?! Теперь он считал себя вправе дать себе несколько месяцев отдыха, так как исполнил свой долг. Он чувствовал, что, как ни сильно было в нем желание сдержать данную клятву, все же он не в состоянии снова покинуть родину раньше осени, то есть времени ухода в море следующей флотилии. А теперь было только начало апреля. Как ни жалел он капитана Клутса и Хиллебранта, так ужасно погибших, а также и злополучный экипаж «Тер-Шиллинга», но все же у него было некоторое утешение в том, что теперь он навсегда избавился от подлого Шрифтена, погибшего вместе с остальными; кроме того, он был почти готов благословлять эту гибель судна, которая имела следствием его столь быстрое возвращение в объятия Амины.