Паразиты (сборник) - Дафна дю Морье

«Мисс Мария Делейни, которая выступает сегодня в новой пьесе на сцене „Хеймаркета“…» Сегодня. Она повернулась к подносу и с отвращением посмотрела на грейпфрут. Мало сахара, и на вазочке с джемом сладкие пятна. Все потому, что нет Труды. Труда в больнице с язвой на ноге, и именно тогда, когда она так нужна.

На подносе лежали только два конверта. Один со счетом за какие-то туфли, который, как ей казалось, она уже оплатила. Нет, не казалось — она была уверена в этом. Эти скоты снова прислали его. Во втором конверте — письмо от тоскливой девицы, с которой они вместе были в турне прошлым летом. «Когда настанет великий день, я буду думать о вас. Некоторым везет буквально во всем. Каков он? Такой же интересный, как на фотографии, и правда ли, что ему около пятидесяти? В „Кто есть кто“ его возраст не указан…»

Мало кто знал ее адрес в Сент-Джонз Вуд. Папа и Селия здесь совсем недавно. Большинство посылали ей письма и телеграммы прямо в «Хеймаркет». Цветы тоже. Если подумать, то все это дело страшно похоже на послеоперационные дни. Телеграммы, цветы. И долгие часы ожидания. Она взяла в рот кусочек грейпфрута, но он оказался очень горьким и с сердцевиной. Она выплюнула его.

За дверью послышалось шарканье комнатных туфель, и тут же раздался знакомый стук тремя пальцами.

— Войдите, — сказала Мария.

Это был Папа. В старом синем халате и комнатных туфлях, которые Труда чинила уже не один раз. Папа никогда не покупал новой одежды и оставался верен знакомым вещам до тех пор, пока они окончательно не изнашивались. У него был один старый джемпер, который он стягивал кусками веревки.

— Ну, дорогая моя, — сказал Папа.

Он подошел, сел на кровать рядом с Марией, взял ее руку и поднес ее к губам. Со времени турне по Южной Африке он пополнел и отяжелел, и волосы стали совсем седыми. Но нисколько не поредели. Они стояли у него над головой как никогда прежде, делая его похожим на льва. Стареющего льва.

Сидя на кровати, он одной рукой держал руку Марии, другой взял с подноса кусочек сахара и стал его сосать.

— Как ты себя чувствуешь, моя дорогая? — спросил он.

— Отвратительно, — ответила Мария.

— Знаю, — сказал он.

Он улыбнулся и принялся за второй кусок сахара.

— Либо оно есть, либо нет, — сказал он. — Либо оно в твоей сумасбродной головке и ты инстинктивно делаешь то, что нужно, либо, как шестьдесят процентов их братии, лопочешь бессмыслицу, ходишь вокруг да около и никогда не поднимаешься выше среднего уровня.

— Откуда мне знать? — сказала Мария. — Люди никогда не говорят правды. Во всяком случае всей правды. Сегодня вечером я могу удачно выступить, получу хорошие отзывы и все будут милы и доброжелательны. Но я все равно не буду знать наверняка.

— Еще как будешь, — сказал Папа. — Здесь. — И он постучал себя по груди. — Внутри.

— Я понимаю, что волноваться нельзя, — сказала Мария. — По-моему, это недостаток веры в себя. Надо идти вперед и ни на что не обращать внимания.

— Некоторые так и делают, — сказал он. — Но это неудачники. Они получают награды в школе, но потом о них никто не слышит. Так держать! Болей. Пусть тебя рвет в унитаз. Ничего не стоит то, что дается без борьбы, если задолго до победы ты не чувствовала боли в животе.

Он поднялся и побрел к окну. Комнатные туфли вновь зашлепали по полу.

— Когда я первый раз пел в Дублине, — сказал он, — собралось чертовски много народа. Публика была самая разношерстная. С билетами произошла какая-то путаница. Многие зрители сидели не на своих местах. Я так дьявольски волновался перед выступлением, что, раскрыв рот, вывихнул челюсть и минут пять не мог его закрыть.

Он рассмеялся. Подошел к умывальнику и повертел в пальцах тюбик с зубной пастой Марии.

— Тогда я рассердился, — сказал он. — Рассердился на самого себя. Чего я боюсь, черт возьми, сказал я себе. В зале всего-навсего толпа каких-то ирландцев, и если я не понравлюсь им, то и они не понравятся мне, а ведь одно другого стоит. Я вышел на сцену и начал петь.

— Ты хорошо пел? — спросила Мария.

Он положил тюбик на место. Посмотрел на Марию и улыбнулся.

Если бы я пел плохо, мы бы не были сейчас здесь, — сказал он, — и сегодня вечером ты не смогла бы выйти на сцену «Хеймаркета». А теперь вставай, прими ванну, и не забывай, что ты Делейни. Покажи им всем, чего ты стоишь.

Он открыл дверь и, шлепая туфлями, направился в свою комнату, по пути крикнув Андре, чтобы тот принес ему завтрак.

Сегодня вечером он поцелует меня и пришлет в уборную цветы, подумала Мария. Но ни то ни другое не будет иметь значения. Имеет значение лишь одно. То, что он сейчас сказал.

Она встала с кровати, прошла в ванную, включила горячую воду и вылила в нее всю эссенцию, которую Селия подарила ей на Рождество.

— Все равно, что помазание трупа перед похоронами, — сказала про себя Мария.

Снег шел все утро. Он засыпал палисадник перед домом, и тот стоял безжизненный, унылый. Кругом царили тишина и покой, странный, глухой покой, который всегда приходит со снегопадом. С Финчли-роуд не долетал шум транспорта.

Как ей хотелось, чтобы скорее пришел Найэл, но его поезд прибывал только после полудня. К Пасхе он заканчивал школу. Это был его последний семестр. Папа ухитрился добиться, чтобы его отпустили на несколько дней и он смог присутствовать на премьере. Почему он не мог приехать утром, почему она должна дожидаться? Она хотела, чтобы Найэл был с ней.

Когда она через голову снимала ночную рубашку, порвалась лямка. Она поискала в ящике комода другую, но не нашла. Она подошла к двери и громко позвала Селию.

— Исчезло все мое нижнее белье, — бушевала она. — Я ничего не могу найти. Ты его взяла.

Селия уже встала и была одета. Она всегда вставала раньше Марии, на случай если понадобится Папе — подойти к телефону или написать письмо.

— Из прачечной еще ничего не вернулось, — сказала она. — Ведь Труды нет. Без нее в доме всегда беспорядок. Ты можешь взять мою лучшую рубашку и панталоны. Те, которые Папа подарил мне на Рождество.

— Ты гораздо толще меня. Они не подойдут, — проворчала Мария.

— Подойдут, мне они малы. Я все равно собиралась отдать их тебе, — сказала Селия.

Ее голос звучал нежно и