Царь-Космос - Андрей Валентинов

Наконец, он упал. Но даже тогда сознание погасло не сразу. Виктор успел почувствовать, что с ним сейчас произойдет что-то очень важное. Он вспомнит… Нет, он забудет!..

* * *

– Господь милостив к бунтовщикам и разбойникам, потому как сам вырос на Хитровке. Сам свинец заливал в пряжку, сам варил кашку. Этому дал из большой ложки хлебнуть, этому из ложки поменьше, но два раза, а этому со дна котелка дал черпнуть. Сам бродит, ходит, голодный, но довольный, на крышу залезает, голубей гоняет…

Ему пели колыбельную – негромко, сухим старушечьим голосом, почти не разделяя слов. Напев был незнакомый, слегка заунывный, более походивший на плач. Колыбельная… Сон манил, звал укрыться черным одеялом беспамятства, но странные слова не пускали, заставляли держаться за острый край тяжелой могильной плиты…

– Соседней яблони яблоки кислые, сами на ладонь просятся – Господь через забор лезет, морщит переносицу, а тут Ванька Каин – жадный, сорок лет в обед стукнет, лезет с двустволкой через крыжовник, хрипит, лает. Господь видит такое дело и смело прыгает через Каина, теряет яблоки, они из рубахи как живые катятся, но донёс-таки три-четыре самых кислых, самых вкусных…

Старуха спорила со Сном, не давала уйти, забыться. Виктор не знал, кого слушаться, на чей зов идти. Голос советовал остаться, открыть глаза, но сил не было, а черное одеяло наползало, давило, превращаясь в холодный неподъемный мрамор.

– Потом на обрыве делил на всех поровну, кусали бока розовые, брызгало, будто золотом на закате, а Господь стоит, улыбается, только сердце у него за нас мается, но виду не подаёт – айда купаться! Прямо с обрыва прыгают оборванцы в реку. Господь думает: «вот теперь я всё дал человеку». А человеки плывут, барахтаются, балуются, вечерняя река ленивая такая, небо в лица звездами бросается…

Река и в самом деле была где-то совсем рядом. Широкая, черная, с низкими песчаными берегами. Одеяло-плита внезапно стала челноком, готовым заскользить вниз по течению прямо в клубившийся над водой белесый туман. Уйти, уйти, уплыть…

– …Всё хорошо, хорошо всё, песок тихонько шуршит, под пригорком Вечный Жид, на пригорке Каин – далека дорога, неблизко до порога. А у раба божьего, у мальчонки, глаза сами закрываются, сон начинается, про то, как Господь собрал войско из гвоздя и доски, всех чертей согнал в сарай, спел им песню, баю-бай, а на утро у чертей ни рогов, и ни когтей…

* * *

– Господин Вырыпаев! Господин Вырыпаев! Виктор!..

Еще не открыв глаза, батальонный почувствовал что-то очень твердое под головой, словно он лежал на сумке с ручными бомбами. А еще батальонный учуял запах свежей крови и понял, что его лицо, справа, где шрамы, сильно испачкано.

– Виктор! Да очнитесь же, Виктор!

Глаза открылись легко и так же просто шевельнулись губы.

– Да… Я – Виктор Ильич Вырыпаев. Вы – Доминика, вас назвали в честь подруги матери.

Лицо женщины было совсем рядом, и молодой человек вспомнил, что ему не понравился ее грим. Странно, теперь Виктору так не казалось. Обычное живое лицо, почти без всякого макияжа, только губы слегка накрашены.

Он легко привстал, посмотрел назад и вместо сумки с гранатами увидел другую, знакомую, из крокодиловой кожи. Она и служила ему изголовьем. Ноги слушались плохо, и Виктор поспешил опереться о пыльный мрамор саркофага. Крышка была сдвинута в сторону. Его правое запястье оказалось испачкано кровью, несколько капель попали на серое шинельное сукно.

На лице – тоже кровь. Он не видел, но чувствовал.

– У вас кровь носом пошла, – Доминика покачала головой. – Очень сильно, я испугалась. Надо было сообразить, что вы после ранения…

– Скажите сразу – инвалид.

Вырыпаев поглядел на ровный четырехугольник входа, бросил беглый взгляд на стены. Ни трупов, ни следов от пуль, разве что небольшое темное пятно почти над самым полом. Прежде его, кажется, не было.

– У меня был бред, – равнодушно проговорил он. – Какие-то двое, стрельба. И еще – меня убили.

– Извините!

Ладонь в черной перчатке легла ему на грудь.

– Вы упали, пошла кровь… Я не знала, что делать, звать на помощь некого, мы же на кладбище. Как вы себя чувствуете? Чемодан поднять сможете?

Чемодан? Если Виктор и удивился, то не слишком. Конечно, они же сюда за какой-то вещью. Вещи принято переносить в чемоданах.

– Вот!

Чемодан приземлился у его ног – небольшой, фибровый, с треснутой коричневой ручкой. Вырыпаев подумал, что неплохо бы расспросить странную женщину подробней. Пусть все, что он видел и слышал – бред, но откуда пятно на стене… И пистолет. Он же стрелял!..

Однако переспросить батальонный так и не решился. Чемодан оказался не слишком тяжел, как раз по руке. Виктор подержал его на весу и шагнул к выходу.

Оборачиваться он не стал.

* * *

Прощались прямо на аллее. Женщина явно спешила. Велев передать чемодан товарищу Киму, причем как можно скорее, она зачем-то оглянулась, а затем попросила Виктора отвернуться. Он не стал спорить и принялся смотреть на противоположный конец аллеи. Там было пусто и сумрачно. Кажется, вечер уже близко.

– Прощайте, – донеслось сзади. – К сожалению, вам придется все забыть, Виктор. На время, потом я вас найду. Некоторые тайны слишком тяжелы для людей. Не поворачивайтесь, пока я не уйду. И больше никогда не смейте сюда приходить. Слышите? Никогда!..

Виктор честно подождал несколько минут, затем взял чемодан, но внезапно замер. Что-то не так. То есть, все не так! «Браунинг» пах свежей гарью, три патрона исчезли. Странно, даже в бреду он стрелял только дважды…

Надо было спешить подальше от сырости Некрополиса, но что-то не пускало. Когда он поднимался по ступенькам, то успел заметить…

Крест справа! Тот, что чуть пониже!..

У черного гранитного подножия – маленький серебристый венок, чуть выше две засохшие розы. Их положили давно, вероятно еще осенью, и Время уже превратило цветы в гниющий тлен. Еще выше – фотография в облупившейся рамке, лицо молодое, незнакомое, очень печальное. Надпись – старое сусальное золото. «Киселева Доминика…»

Виктор вытер со лба холодный пот. Подруга матери, вероятно, это она.

«Киселева Доминика Васильевна. 1884–1910»

Имя и отчество совпадали, но в этом не было ничего невозможного. Да, это она – та, в честь которой назвали его странную знакомую. Вырыпаев решил, что пора уходить, но тут его взгляд скользнул выше.

…Над золотыми буквами распростер крылышки вырезанный в твердом граните махаон. Неведомый мастер украсил изображение маленькими огоньками. Два красных камешка, два синих…

– «Звените струны моей гитары, мы отступили из-под Самары!» – немелодичным басом пропела Ольга Зотова, скользя взглядом по приближающейся станционной платформе. – А вот и ГПУ! Не по нашу ли душу, товарищ Тулак? «Ах, шарабан мой, американка!..»