Время переменных. Математический анализ в безумном мире - Бен Орлин

То, что оказывается верным насчет пушечных ядер, можно применить и к тем парням, которые ими палят: сила – это нечто большее, чем просто размер. «В военном деле, – пишет Толстой, – сила войска есть также произведение из массы на что-то такое, на какое-то неизвестное х»[34].

Так что же представляет собой этот х? По мнению Толстого, это «дух войска, большее или меньшее желание драться и подвергать себя опасностям»[35]. Когда пять сотен трусливых и не преданных какой-либо идее солдат выходят против четырех сотен разозленных и воодушевленных воинов, вы знаете, кто победит. В сущности, Толстой просит нас представить каждую армию как прямоугольник. Вместо ширины на длину мы умножаем массу на силу духа. Где произведение будет больше, то есть какой прямоугольник имеет бо́льшую площадь, та армия и сильнее.

Но не все солдаты одинаковы. Некоторые добиваются успеха в бою, другие дрожат, а третьи немедленно попадают в плен, поэтому для них требуются дорогостоящие спасательные миссии (гм, Мэтт Дэймон[36]). Как наша математика отражает эту разницу? Нам нужно отказаться от упрощенной геометрии одного прямоугольника в пользу более сложной конструкции.

Мы все сделали? Едва ли. Толстой посетовал бы, что я использую дискретные величины, размышляя о непрерывном мире. И так делаю не только я – это ленивая и гнусная привычка всех историков, чья работа – дробить реальность на части. Этот лидер против того последователя, этот результат против той причины, этот удар против того сломанного носа. Все это только причудливые срезы в непрерывном течении исторического процесса. С таким же успехом мы можем навешивать бирки на части океана или отхватывать по кусочку ветер.

Сила войска – это не сотня мелких составляющих, не тысяча еще более мелких и не миллион совсем крошечных. С точки зрения Толстого, вам нужна «бесконечно малая единица для наблюдения – дифференциал истории»[37].

Сила войска – это интеграл.

Эта теория выходит за пределы результатов определенных битв; книга называется не «Схватка и мир». Интеграл Толстого сосредотачивает в себе жизнь и смерть, добро и зло, шоколад и ваниль, рождение и гибель любой нации, когда-либо являвшейся на мировую арену. Понять историю – это произвести грандиозный акт математического анализа, стать не Геродотом, а Ньютоном.

Если это выглядит как радикальная, амбициозная теория истории, которую слишком трудно применить, то дзынь-дзынь-дзынь! Вот три аргумента для скептиков. Внесу ясность: Толстой не заявлял, что у него есть все ответы. Он просто ощущал, что история в ее нынешнем состоянии – это дымящаяся груда бессмыслицы.

Западная историография, можно сказать, начинается с V в. до н. э. – «Историей» Геродота. В вычурном абзаце, открывающем ее, Геродот определяет правила игры: создать запись событий, свершенных великими людьми, объясняющую «причину того, почему они ведут войны», и удостовериться в том, что «великие и удивления достойные деяния… не остались в безвестности». Толстой, вступая в диалог два тысячелетия спустя, объявляет весь этот проект напрасной тратой времени.

По мысли Толстого, Геродот и его последователи совершили состоящую из трех частей ошибку. Можете запасаться попкорном, потому что сердитый, надменный Толстой чрезвычайно забавен.

Во-первых, недомыслие с событиями. Историкам свойственно выдергивать ряд явлений – коронация, битва, бал, соглашение – и изучать их так, как будто они рассказывают всю историю. Толстой считает: «Нет и не может быть начала никакого события, а всегда одно событие непрерывно вытекает из другого»[39].

Во-вторых, что даже более оскорбительно, историки подробно останавливаются на действиях «великих людей». Как будто гений Наполеона или осторожность Александра могут объяснить движения масс. Толстой находит это поразительно наивным; это почти недостойно язвительного опровержения.

Например, посмотрите внимательно на такое явление, как война. Люди оставляют свои дома и семьи. Они совершают марш-броски на сотни километров и убивают иноземцев или сами умирают от их рук. Они проливают кровь. Их кровь проливают. Но зачем? Не лучше ли им было остаться дома и играть в карты? Какая сила заставляет их присоединиться к этому абсурдному спектаклю, этому преступлению против разума? Война – для чего она хороша?

Для Толстого объяснения историков о «великих людях» не заслуживают уважения, они находятся всего лишь в половине шага от того, чтобы взывать к Санта-Клаусу или Зубной фее. Точно так же вы можете связать эрозию гор с каким-нибудь парнем с лопатой. «Великие люди» в истории, как говорит Толстой, – это не причины, а результаты. Они летят на гребне волны, заставляя самих себя (и историков) поверить, что каким-то образом ею управляют.

«Царь, – говорит Толстой, – есть раб истории». А историки, которые говорят о влиянии короля, – «как глухой человек, отвечающий на незаданный вопрос».

В-третьих, это неправильное понимание причины. Вся история направлена на то, чтобы определить особые причины происшедших событий. Для Толстого это тупик, гиблое дело. Не имеет значения, какие именно причины вы выбираете: короли и генералы, журналисты крупных изданий, вредители из Кремниевой долины. Огромное количество вероятных причин показывает недостаточность любой отдельно взятой.