Амадора. Та, что любит… - Ана Феррейра

У меня есть желтая и есть красная папка. В отличие от желтой, красную ни от кого не прятали — она всегда была в изголовье у матери. Любопытства эта папка у меня не пробуждала — в ней мать хранила счета, договоры, свидетельства… Никто туда не лазил, пока мать не уехала за границу и ей срочно не понадобился один документ. Она позвонила из Канады и сказала, что точно помнит: документ должен быть в красной папке. Папка была переполнена, и казалось, что резинка вот‑вот лопнет.

— Завтра обязательно вышли! А то меня отсюда не выпустят…

— Мама, ты же была на Сицилии!

— На экскурсии я познакомилась с одной канадкой…

— Знаю… Так я тебя хоть когда‑нибудь увижу?

— Увидишь. На Рождество.

— Ты уже два года это повторяешь.

— Обещаю, что на это Рождество приеду. Я столько подарков накупила — наверняка будет перегруз… У меня всё в порядке.

— У тебя подруга или друг в Канаде?

— Подруга. Шерил. Хочешь поговорить с ней?

— No, thanks…[6]

— Ты хорошо закрыла папку? Смотри, чтоб ничего не выпало! Там полно мелких бумажек…

— Все нормально.

— Осторожно, резинку не порви.

— Да выдержит резинка.

— Поцелуй от меня братьев. Я пришлю им открытки…

— Как я по тебе скучаю!

— Я тоже.

— Приезжай скорее!

— На Рождество. Я тебя очень люблю.

— И я тебя.

— Целую!

— Целую…

…Последняя открытка пришла с Сицилии.

После того как братья мои женились, я еще три года жила с мамой… В это время она серьезно занялась литературой. Поглощала целые собрания сочинений разных авторов, рискнула написать несколько монографий и, наконец, получила стипендию в Португалии. Ее пригласили на полугодичную стажировку в какой‑то португальский университет. Вся такая важная, она села на самолет и перелетела через Атлантический океан… Стажировка закончилась, и мама поехала к друзьям в Амстердам, потом в Милан, сообщила письмом, что летит в Непал… Ей оставалось только позвонить с Марса и попросить, чтобы я нашла родственников в Южной Африке…

Мама не ангел, но обзавелась крыльями и улетела.

Я положила трубку и решила еще разок заглянуть в желтую папку. Открыла дверцу шкафа, но не нашла там ни чемодана с зимними вещами, ни, тем более, папки. Значит, увезла с собой, решила я. Испугалась, что больше мне не придется перечитывать ее записок. А то, что запечатлелось в памяти, я могу и забыть…

Я закрыла окна и полила цветы. Это я делала раз в неделю. Мама предложила мне пожить у нее, пока она в отъезде, но я понятия не имела, что мне делать со своей мебелью.

Я въехала в свою бывшую комнату. Мать всё оставила так, как было при мне, только перекрасила желтые стены в белый цвет. В комнатах у братьев тоже всё осталось по‑прежнему. Я ощутила ностальгию по времени, когда жила здесь, и сжала в объятиях красную папку. Когда я собралась убрать ее обратно в тумбочку, ветхая резинка лопнула. Все важные бумаги вывалились у меня из рук, заплясали в воздухе и попбдали на пол. Счета, договоры, дубликаты, квитанции, приглашения на свадьбы и юбилеи, молитвы, образки, просроченный заграничный паспорт, свидетельства о рождении — мое и братьев, удостоверение избирателя, а дальше — газетные вырезки, газетные вырезки, газетные вырезки…

Я могла бы начать с красной папки. У меня было такое намерение, когда я рассказывала про Дон‑Жуана… Дон‑Жуан на коленях в мистической атмосфере… «Дон‑Жуан», «Божественная комедия», «Паоло и Франческа»… Непонятно. Русский салат. Греческая трагедия.

То, что мать рассказывала про отца, частично могло быть правдой. Значит, он погиб в авиакатастрофе… Но вот эту газетную вырезку она никогда мне не показывала… Зачем же мать ее прятала? Почему прятала?

«Все тела обнаружены. Никто из пассажиров не выжил. Опознание произведено родственниками…»

В списке погибших я не обнаружила никакого Джима, но другое имя привлекло мое внимание… Мигел — это же архангел Михаил! Это с ним была мама в полете? На обороте вырезки — кусок заметки о заморозках, которые нанесли ущерб плантациям на северо‑востоке штата. Заморозками мама отродясь не интересовалась…

Мигел Фонсека. Отец мой — ангел. Наверное, это его имя. Это имя и фамилия были мне знакомы. Я вскрикнула.

Нет ничего удивительного, что моя половая жизнь не обошлась без инцеста. Казалось бы, заголовок настоящей главы подразумевает, что речь пойдет об отношениях между братом и сестрой… Но это не совсем так.

В одном журнале по психоанализу я прочла, что кровосмешение между братом и сестрой случается чаще, чем принято думать. Процент довольно высок… В статье, помимо действительных случаев, говорилось об инцесте среди древнегреческих богов и богинь, а также у негритянских идолов… Это вносило поэзию в столь деликатные темы, и я, ощущавшая себя жалким червем, возомнила себя равной богиням.

Оба моих сводных брата, Педру и Паулу, всегда меня обожали. А вот их отец терпеть меня не мог. Долго этот человек терзал мою мать. Даже когда они разошлись, он, узнав, что мать беременна, чуть не избил ее. Ладно, хоть соседи вмешались! Господи, прости его!.. А все из‑за того, что матери он предпочел секретаршу, наторевшую в анальном сексе, и она, уж не знаю как, тоже забеременела, и через несколько месяцев после моего рождения на свет и появился мальчик Эдмунду — брат моим братьям, а мне не брат… Ничего себе семейка!

Педру, мой любимый старший брат, ласковый, красивый и умный, всегда помогал мне и в школьных, и в денежных, и в житейских, и в любовных делах… В шестнадцать лет я без памяти влюбилась в Клаудиу, за которым бегали все девчонки из нашего класса (я с ним встретилась во время парижских гастролей, когда работала в цирке). Я по нему с ума сходила, а Педру считал, что он того не стуит… С вечеринок я уходила вся в слезах, если видела, что Клаудиу целуется с какой‑нибудь девчонкой… На выпускном вечере я выпила лишку и чуть было по пьяной дури не призналась ему в любви. Мне словно глаза застлало — никого и ничего вокруг не видела, только его и эту девку! Педру крепко меня обнял и напевал мне что‑то на ухо. Он готов был на все, лишь бы я перестала психовать. А мне хотелось умереть… Я открыла дверцу машины и попыталась выскочить. Он удержал меня, но потерял управление и врезался в столб. Я еще больше разревелась. Врезавшись, он осыпал меня всеми ругательствами, какие только есть в португальском языке. Но когда испуг прошел, он нежно обнял меня и вытирал каждую слезинку, катившуюся у меня из глаз. Несмотря на аварию, двигатель не пострадал, хотя бампер был изуродован до крайности. Мы приехали домой, и он заварил мне чаю. А я всё ревела и сама не знала из‑за чего: то ли из‑за Клаудиу, то ли из‑за машины, то ли из‑за моей загубленной жизни… А может, из‑за того, из‑за другого и из‑за третьего.