Десант стоит насмерть. Операция "Багратион" - Юрий Валин

Но сейчас, благодаря нажиму пришлого майора Коваленко, благодаря разговору на повышенных тонах в штабе корпуса и волшебной формулировке «в 3-м отделе абсолютно уверены», о совместной операции вспомнили вовремя и к Свисле двинется вполне конкретная, уже обретшая номера машин, командиров и численность сводная разведывательная группа.

— Водителя дам, подбросит, — пообещал корпусной капитан-смершевец.

— Спасибо, — Коваленко выскочил в добротно обшитый досками ход сообщения. Штаб корпуса притих в томительном ожидании. Прорысил, перепрыгивая через траншеи, посыльный, кто-то у телефона приглушенно требовал «поднять задницы и уточнить обстановку». Валерий увидел вышедших из блиндажа старших офицеров — впереди шел крепкий генерал-майор, на ходу снял фуражку, не глядя сунул ординарцу, надел танковый шлем. Двинулись к машинам…

Комкор 9-го…

Три часа назад Коваленко лично говорил с генерал-майором. Очень кратко и по существу. Комкор морщился, нетерпеливо уточнял. Не до второстепенной переправы сейчас было генерал-майору. Корпус пребывал в том наивысшем напряжении, когда наступление уже началось, но успех атакующей, расчищающей путь танкам пехоты еще не очевиден, приказа сверху нет, и остается лишь ждать и терпеть. Танки готовы, замерли у гатей, у тщательно подготовленных саперами просек, мостиков и въездов на насыпи…

…Жесткий человек с упрямым взглядом. Кажущийся старше своих лет. Когда-то дрался с Юденичем, в 20-м неудачно ходил на Варшаву. Окончил академию, начал войну полковником. В 41-м, почти здесь же, под Быховом, водил танки по немецким тылам. Горел, пересаживался в другую «тридцатьчетверку», вновь вел уцелевшие машины в бой… Смоленск, Брянский и Воронежский фронты, Харьковская наступательная и Харьковская оборонительная, Прохоровка… Его снимали с корпуса и возвращали на корпус, он формировал, воевал, отводился в резерв и снова воевал…

Он будет убит через три недели… Шестнадцатого июля. Прямое попадание снаряда…

Валерий сидел в блиндаже и ждал. Работала наша артиллерия, иногда ошеломленные немцы клали пару ответных снарядов — и между бревен наката вяло стекала пыль. В блиндаже было сыровато, смаргивала желтоватая лампочка. Трудился за узким столом писарь корпусного отдела СМЕРШ, иногда ругался едва слышным шепотом — с каллиграфией после ранения у него было не очень. Майор Коваленко пил холодный чай, ждал и думал ненужные мысли.

Войну можно просчитать. Не очень точно, порой с принципиальными ошибками, но можно. На войне убивают. Всегда. Даже когда бомбы очень умные, самолеты беспилотные, а на танки, оснащенные электронным интеллектом шахматного гения, бросаются лишь бесстрашные роботы-подрывники, война продолжает убивать людей. Такое уж это странное занятие: одновременно и примитивное, и дьявольски сложное. Но в целом просчитываемое по затратам и потерям. И в эту большую войну погибнут десятки генералов-танкистов и много миллионов иных (пусть и не носящих столь большие звезды на погонах), но очень достойных и хороших людей. И ничего здесь не изменишь. Нет, не совсем так. Можно изменить. Вмешаться, спасая одних и подставляя других. Выигрывая, получая, казалось бы, принципиальное, решающее преимущество на одном направлении и терпя поражение, неожиданное и крайне болезненное, на другом. Как же соблазнительно стать богом, мудрым, всезнающим, почти всесильным. Обмануть историю. О, как дивно умелы руки шулера, тасующие колоду перед раззявами лохами. Но люди (и судьбы), которых ты тасуешь, не похожи на картонных вальтов и дам. И мир, сложенный из жизней тех упрямых миллионов людей, упорно идет своей дорогой. Это только они, лежащие за захлебывающимися пулеметами, поднимающиеся в атаку, ловящие телами осколки мин, ждущие за рычагами танков — строят свой мир. Решают — они. Своим упорством или своей трусостью, своими победами-поражениями. А капитан Коваленко, даже нацепивший фальшивую майорскую звезду, здесь никто. Командированный, который сделает свое дело и сгинет. Даже если ему, майору, покажется, что он свершил Великое Дело, майор уйдет, а мир продолжит жить, ничего не заметив, сглаживая и стирая последствия того курьезного Величайшего Деяния.

С другой стороны…

Майор думал о ставшем здесь навсегда своим Варварине, о других людях Отдела «К», легших в эту, несомненно, родную землю. О гибком товарище Попутном, таки рискнувшем заиметь две настоящие родины. И о других людях вспоминал майор Коваленко, допивая крепкий, но до удивления невкусный чай. И мысли те были отвлеченные, ненужные, вовсе не капитан-майорские и не морпеховские. О чем, по сути, тут думать? Философия — наука, несомненно, мудрая, но заточенная сугубо под мирное время.

…Смершевец потер натруженное телефонной трубкой ухо:

— Проломилась вроде пехота. Может, с минуты на минуту и мы двинемся.

— Даже не сомневайся, — заверил Коваленко. — Расчистят путь коробочкам. Вот дальше, возле Бобруйска, нам посложнее будет. Кстати, капитан, ты о немецких армейских спецгруппах слыхал? Есть такие сведения, правда, еще не проверенные. За высшим командным составом охотятся. Вот у вас комкор иной раз любит рискнуть, на передний край на «Виллисе» проскочить. Имей в виду, эти немецкие охотники в районе Кобрин — Пружаны предположительно оперируют…

…Бессмысленно. Абсолютно безнадежно и бессмысленно, но на душе почему-то стало легче. Валерий запрыгнул в мятый «Виллис»:

— Давай, друг, жми к повороту на Охвостино. Нас ждут великие дела.

— Так у нас иных и не бывает, — заверил конопатый ефрейтор, и джип скакнул вперед…

25 июня. 17.20.

Лесная дорога 6 км северо-западнее Заолсы

Наконец-то двигались. В прорыв усиленная разведгруппа вошла вместе с артиллеристами ИПТАП.[48]Развороченные траншеи и блиндажи, группы стрелков, продолжавшие вычищать отдельных упорных немцев. И воронки, воронки, воронки…

— Да, снарядов мы не пожалели, — сказал конопатый лейтенант, опирающийся о броневой борт «корзинки». Женька, сидевший на броне (вернее, на бревне, уложенном на надгусеничную полку), кивнул. Самоходка, двигавшаяся предпоследней, перед замыкающей машиной, катила на удивление тихо, на малых оборотах, разговаривать получалось не надрывая глотку. Лейтенант-самоходчик (на год-два моложе пассажира), по вполне понятным причинам настороженно отнесшийся к присутствию очкастого контрразведчика из Москвы, несколько попривык. Сержанты — наводчик и заряжающий — помалкивали, лишь из отделения мехвода, куда уводил узкий лаз-проход, доносились краткие малоцензурные комментарии, относящиеся к дерганому ритму движения.

Лейтенант неуверенно покосился на Землякова.

— Вы, товарищи самоходные артиллеристы, работайте, как привыкли, — попросил Женька. — Проверяющих тут нет, а пассажиры — явление временное. Мешать не буду.

— Да кто ж говорит… — лейтенант полез к мехводу с явным намерением сделать внушение. Уже повторное. Наводчик с заряжающим преувеличенно внимательно смотрели вперед. Колонна опять встала. Женька потер рукавом балахонистого, в крупных блеклых «амебах», маскхалата затвор карабина. Сыро, дорогу в кашу размолотили, а пыль откуда-то взялась.