Октавиан Август. Революционер, ставший императором - Адриан Голдсуорси

Антоний наращивал свои ресурсы и укреплял собственную репутацию, чтобы добиться успеха в будущем, а заодно чтобы обеспечить личную безопасность. В долгосрочной перспективе это зависело прежде всего от того, будет ли в его распоряжении большая и преданная армия. Требоний находился в Сирии, Децим Брут – в Цизальпинской Галлии. Брут и Кассий получили наконец под свое управление Сицилию и Азию – провинции, важные для государства, однако не соответствовавшие их достоинству и, что гораздо важнее, не располагавшие военными ресурсами. Антоний и Долабелла совместными усилиями добились того, что Сирию получил последний, заменив Требония, которому поручили ответственность за мероприятия, связанные с Парфянской войной. Антоний прибрал к рукам Македонию с располагавшимися там шестью легионами, хотя один из них он соглашался передать коллеге. Затем он решил, что его брат Гай будет управлять Македонией вместо него, а он, заменив Децима Брута, примет власть над Цизальпинской Галлией, расположенной столь удобно, что обладание ею позволяло держать под контролем Италию, и объединить ее с «Косматой Галлией»[174] – страной, завоеванной Юлием Цезарем. Пять легионов и вспомогательные отряды надлежало передать ему, а его брату предстояло набрать свежие войска. Хотя диктатор ограничил срок пребывания наместников в должности двумя годами, Антоний провел через комиции решение, согласно которому провинция передавалась ему на пять лет, так же как Юлий Цезарь и Помпей получили свои чрезвычайные командования.[175]

Во многих отношениях ситуация напоминала ту, что сложилась в 49 г. до н. э., когда так же никто никому не доверял и вожди сторон сражались просто потому, что считали это необходимым. Брут и Кассий не могли перехватить инициативу, поскольку наблюдали за происходящим со стороны. На первом, занимавшем должность городского претора, лежали обязанности по организации ludi Apollinares – ежегодного празднества и игр, посвященных богу солнца Аполлону. Брут профинансировал мероприятие, выбрал программу и исполнителей, однако понял, что ему слишком опасно возвращаться в Рим, поэтому он отсутствовал. Брат Марка Антония Гай председательствовал во время игр, занимая его место, из‑за чего становилось не очень понятно, к кому испытывает толпа благодарность. Игры прошли отлично, и кое‑кто из публики усердно выкрикивал имя Брута, хотя другие, видимо, выступали против заговорщиков. Вскоре после этого Брут и Кассий покинули Италию и отправились в Восточное Средиземноморье. Со временем они также начали набирать войска. Брут, вероятно, делал это без особой охоты, но разжигал мятеж среди легионов римского народа и нелегально принял командование. Цицерон был склонен видеть в Антонии величайшую угрозу для них и восстановления чего‑то близкого истинной res publica. Он продолжал сокрушаться об ошибке заговорщиков, которые не убили его вместе с диктатором. Оглядываясь в прошлое, он понимал, что «мы проявили отвагу мужей, разум же, верь мне, детей».[176]

Тем не менее Цицерон обращался теперь к молодому Цезарю по его новому имени, и кое‑что из того, что начал делать и говорить восемнадцатилетний юнец, его беспокоило, но мысли оратора гораздо больше занимал Антоний. Он знал, что Долабелла – мошенник, поскольку тот был в недолгом браке с любимой дочерью Цицерона Туллией и после развода не вернул приданое, однако, как только он уехал в провинцию, перестал быть важной проблемой для Цицерона. Антоний представлял собой угрозу как человек, который более чем кто бы то ни было препятствовал восстановлению res publica. Цицерон жаждал мер, способных подорвать его могущество и позволить заговорщикам возвратиться и благоденствовать.[177]

VI

Похвала

Девятнадцати лет от роду по собственному решению и на собственные средства я подготовил войско, с помощью которого освободил государство, угнетенное господством клики.

Деяния Божественного Августа. 1.1

Пер. И. Ш. Шифмана

Молодой Цезарь возвратился в Рим в августе. В последующие годы говорили, что сияние окружало солнце в день его прибытия, иными словами, предзнаменование будущего величия. Брат Антония Луций занимал в тот год должность плебейского трибуна и разрешил молодому человеку говорить на народной сходке. Цицерона впечатлило сообщение о содержании его речи, однако он по‑прежнему не придавал большого значения его персоне. Молодой Цезарь добивался формального признания и получения наследства в полном объеме. Вероятно, пока он не предпринимал прямых нападок на заговорщиков, сосредоточившись вместо этого на защите репутации и почестей отца. По крайней мере, однажды, вероятно, на играх, посвященных богине плодородия Церере, он попытался, в соответствии с постановлением сената, принятым при жизни Юлия Цезаря, выставить на обозрение курульное кресло диктатора и его лавровый венок. Венок был тем самым, который предлагали Цезарю на Луперкалиях и который он отверг; но Антоний этого не позволил.

Он оказался столь же бессилен, когда речь шла о других связанных с Цезарем запросах, особенно в том, что касалось имущества диктатора, и ему отдали совсем мало в монете или вообще ничего. Консул постоянно давал понять, что воспринимает нового Цезаря как помеху. Другие считали его просто беззащитным. Вероятно, имела также место путаница между личным имуществом Юлия Цезаря и тем государственным имуществом, которое находилось под его контролем. Имело место несколько судебных процессов, во время которых оспаривались права собственности на личное имущество, иногда на основании незаконного его захвата во время гражданской войны, и в целом решения выносились не в пользу наследователя.[178]

Молодой человек занимал деньги. Много дали ему Матий и другой банкир, Рабирий Постум, часто ведший дела с Юлием Цезарем. Возможно, также оказали поддержку Оппий и Бальб, чтобы иметь звонкую монету, была продана или заложена часть его собственного имущества, а также имущество диктатора. Филипп и Атия также оказывали помощь, в то время как племянники диктатора, которым досталась четверть его состояния, более или менее добровольно передали ее главному наследнику. Неясно, как быстро удалось собрать деньги, когда прибыла военная казна Юлия Цезаря, приготовленная для парфянского похода. С нею привезли и подати за год с провинции Азия, однако молодой Цезарь утверждал, что передал все государственные средства в казну, а себе оставил лишь личное имущество диктатора.[179]