Владычица морей - Евгений Лукин

Еще раз с жадностию поцеловал невесту, с сожалением оторвался и поворотился к остальным:

— А ну, хозяюшки, зовите всех за стол! Уж больно удачным наш сговор вышел!

И сразу зашумели вокруг неведомо откуда взявшиеся гости, бесшабашно заголосил шут, увиваясь вокруг жениха да невесты, только Иван Николаевич ничего вокруг не видел и не слышал, да и не хотел он ничего видеть, кроме милого лица своей любимой.

— Настенька! — взял он за руки плачущую девицу. А капитан Раилов отошел в сторону, опрокинул у стола чарку да и с отвагою бросился в гавот с одной из сестер Александра Даниловича Меншикова. Та, хоть и была единоутробной сестрой светлейшего князя, особо не чинилася — кинулась в танец, только туфельки красные саксонской кожи, шитые бисером, мелькнули.

1. ИСТИНЫ НОЧИ

Да разве можно за такого государя живота своего жалеть! Даже стоя в часовне рядом с Анастасией, капитан-лейтенант Мягков не верил счастью своему. В роли посаженого отца невесты выступал сам государь, в роли же матери — государыня. Да и свадьба была истинной свадьбой — шумная, бесшабашная, — пронеслась она по улицам Петербурга, пила да плясала весь день и закончилась по государеву повелению салютационной пальбой пушек «Посланника». Вечером Петр Алексеевич посетил новобрачных в доме, что снимали братья у купца Боборыки-на, долго морщил нос, оглядывая нехитрое убранство комнат, потом, малость подумав, сказал, что для брачной ночи и этот дом сойдет, милым и в шалаше рай; сам с государыней порой в походном шатре жаркой любви предавался-и ничего, только крепче любить ее стал. Выпил чарку, закусил жалованными молодым с меншиковских оранжерей свежими огурцами, царственно полапал невесту, жарко, засосом поцеловал обоих и отбыл, оставив Ивана Николаевича и Анастасию наедине со счастьем их.

За окнами захохотали, послышалась беспорядочная пальба и многоголосье, потом заржали лошади, многозвенно грянули колокольчики, и царь со свитой своей отбыл. Иван Николаевич и Анастасия стояли у окна, не смея взглянуть друг на друга. Сумрак улицы всполошно высвещался копотно горящей смолой в дубовой бочке.

— Настенька! — Капитан-лейтенант Мягков повернулся к невесте. Впрочем, к какой невесте? К супруге своей законной повернулся капитан-лейтенант Мягков. К супруге он поворотился, Господом Богом ему данной, утерянной и государем счастливо найденной!

Влюбленные поцелуев не считают.

Будем целомудренны, читатель. Опустим, чем занимались счастливые влюбленные, столь нежданно соединенные судьбою и небесами. Имеющий достаточное воображение все довообразит сам, тот же, у кого воображения и фантазии недостанет — несчастнейший в жизни человек и ни к чему его волновать картинами любовного пиршества, сопровождаемыми финь-шампанью и взволнованными бестолковыми разговорами ни о чем, ночными сладостными беседами, в которых говорят сразу двое и ни один из них другого не слушает, а только отдается ласкам рук, коие всегда говорят больше, нежели слова. Известное дело, речения подобны рыбьей чешуе, чаще они скрывают истинность чувств, нежели выставляют их напоказ. Ах, Иван Николаевич, счастливейший из капитан-лейтенантов, а быть может, и самый счастливый из жителей Петербурга, что не спали этой ночью! В самом деле, могут ли быть такими же счастливыми караульные или сторожа, что бродят по улицам с колотушками в руках, или гвардейцы, охраняющие покой своего государя, или даже людские пары, вникнувшие в семейную жизнь, привыкшие за долгие годы к ней и сросшиеся с бытом, как срастается за долгие годы тело черепахи с тяжелым ее панцирем?

И спокойно на душе было у графа Мягкова, не боялся он за будущие отлучения и семейные неприятности. Кто же посмеет дерзнуть с возражениями государю, названую его дочь с пренебрежением оттолкнуть? Плевать было капитан-лейтенанту Мягкову на приданое Анастасии как графу и даже как человеку плевать. Пусть маменька с папенькой в отписных бумагах смыслы ищут, главное сокровище Ивана Николаевича Мягкова сонно и сладко дышало рядышком на пуховой купеческой перине, и кудрявая головка этого сокровища покоилась на мужественном плече, как сотни других утомленных и закружившихся от ночных любовных баталий головок возлежали в свое время на плечах иных достойных мужей.

Пробуждение было, как окончание сказки дивной. За окнами кто-то громко кричал по-матерному, гневался на городскую грязь да слякоть, а в окна стучался обычный для этого времени года дождь.

Некоторое время Иван и Анастасия лежали, глядя в глаза друг другу, и Мягков пошевелиться боялся: а вдруг все сон и дивное наваждение исчезнет, только моргни нечаянно. Анастасия улыбнулась устало. Мягков моргнул-таки, но все оставалось прежним: и разворошенная ночью постель, и пузатый сундук у стены, и стол, еще хранящий остатки вчерашнего пиршества, но главным для Мягкова было то, что Анастасия никуда не исчезла. Лежала себе, улыбаясь загадочно, и руки протянула навстречу. Руки были мягкими и теплыми, у видений таких не бывает. Иван поцеловал молодой супруге ладони, щекотнул их рыжим жестким усом и с недоверчивой нежностью спросил:

— Настенька, ты ли это, радость моя?

Тепло рук, сомкнувшихся у него на лопатках, показали — она…

Потом они снова лежали на пышных подушках, жадно глядели друг на друга, и казалось, вовек им не наглядеться и не привыкнуть к случившемуся чуду.

— Как же ты к государю попала, Настена моя? — шепнул Мягков, кончиками пальцев гладя щеку супруги своей новоявленной.

Из рассказа Анастасии выходило, что едва они с Раиловым и экипажем подводки покинули Соломбалу, как в вечернее время прибыл к ней инвалидный майор с требованием немедленно ко двору явиться. Даже собраться не дал, хотя что там и собираться было, не столь нажито пожитков, сколько сборов кипит вокруг них. Полковник Востроухов пытался было воспротивиться, тем более что после отъезда братьев вновь стал он Анастасии знаки внимания оказывать и любви, подлец, домогался. Но бравый инвалидный майор полковнику кратко высказал все, что он о его гнусных поползновениях думал, и родню востроуховскую характеризовал по материнской линии куда как невыгодно, дворовые собаки полковника, и те покраснели в великом конфузе, услышав неуемные слова инвалида.

— Ах он, подлец! — гневно раздул ноздри граф Мягков. — А мне-то клялся, божился! Ах, негода!

— И привезли меня в Москву, — шептала Анастасия, лежа на груди своего ненаглядного. — Везли с бережливостью, неторопко… А в Москве люди чужие, говоря чужая, тоска одолела… Веришь, ночами во сне архангельскую ветреницу видела, взводень морской снился… Изначально жила у Натальи Алексеевны, при дворе… Василиса Мясная за мной доглядала, ровно за барыней какой… — Она вдруг хихикнула и оттолкнула руку Мягкова, уж слишком дерзновенною та была. — А потом меня учить начали… и грамоте, и политесу разному… Я теперь, Ванечка, и мазурку могу, и гавот очень даже запросто… в лучшем виде, не веришь?.. Ну, перестань, миленький… погоди хоть чуток… У Натальи Алексеевны весело было… Даже купаться ездили на Москву-реку… Днем, бывалочь, спокойствие одно, веришь ли, в адмиральский час спать ложились, все выти порушены, когда за стол садиться, не знаешь, но вечерами… Она характерная, заводная, ну ни минуточки в покое не посидит… Так до жизни жадает, завидки берут… То валтасаровы пиры устраивает, всех греческими богинями одевает да царями… А иной раз лазори встречать удумает на реке… Музыканты из немцев играют, все вокруг пляшут… Весело! Баюны сказки рассказывают дивные, гиштории Разные о мудрецах да царях древних… Такие кудесы! Перестань, Ванюшка, не лезь, сам же интересы свои недавними словами выводил! А потом вдруг таку диковину завела на французский манер — тиатр называется. Это она, сказывала, в Версале подглядела у ихнего короля. Что за тиатр? Это, Ванечка, когда на сцене пиесы разные в лицах представляются… К примеру, ставили «Пещное действо» с пением виршей на разные голоса… А когда государь по осени приезжал, то представили ему «Нравоучительное действо о распутном сластолюбце Дон-Жуане, или Как его земля поглотила»… Там и мне довелось сыграть личину одну, служанку, правда, не барыню…