Солнце и луна - Патриция Райан

Это приводило в восторг. Это пугало.

Весь первый день в Холторпе Филиппа ждала, что Хью появится под каким-нибудь благовидным предлогом и увезет ее или хотя бы останется рядом. Его присутствие стало бы причиной того, что она и дальше избегала бы встреч с Олдосом.

Близость с Хью была восхитительна, совокупление с Олдосом могло вызвать лишь отвращение. Филиппа искренне верила, что сумеет пройти через это, но после того как Хью раскрыл ей тайны физического наслаждения, она с ужасом ждала момента, когда ей, словно лондонской потаскухе, придется раздвинуть ноги для случайного мужчины.

Тогда-то ей и пришло на ум отговориться женским недомоганием, однако неделя кончилась, а с ней изжила себя и отговорка. Все эти семь дней Филиппа молилась, чтобы Хью ворвался в ворота замка на своем горячем коне и избавил ее от необходимости ложиться в постель с ненавистным мужчиной.

Но он так и не появился. Горечь сменялась в Филиппе гневом, гнев – отчаянием, но что бы она ни думала о Хью, стоило закрыть глаза, как он являлся перед ней с затуманенным взглядом зеленых глаз и светлыми волосами, разбросанными по подушке, и тогда она ощущала только лишь воспламеняющую ее тело потребность оказаться в его объятиях…

В дверь постучали, и хорошо поставленный женский голос спросил:

– Леди Филиппа! Вы у себя? Это Клер.

– Хотите, я скажу, что вы уже уснули? – прошептала Эдме, хорошо знавшая нелюбовь Филиппы к хозяйке дома (надо сказать, обоюдную).

Стук повторился.

– Леди Филиппа! У меня для вас записка, – сообщила Клер и добавила насмешливо: – Известный вам джентльмен пожелал, чтобы она была доставлена незамедлительно.

Филиппа подавила стон. Еще одна любовная записочка!

– Входите!

Дверь распахнулась. Хозяйка замка Холторп переступила порог. Это была очень элегантная женщина в платье из переливчатого темно-синего шелка, причесанная волосок к волоску. Ее драгоценности были восхитительными: сплошь сапфиры и жемчуга. Однако натура ее лишь отчасти была столь изысканной, о других ее свойствах говорила кожаная перчатка на левой руке, крепко сжатая острыми когтями сокола с колпачком на голове. Сестра Олдоса обожала хищных птиц и собственноручно обучала их охотиться, причем повсюду носила с собой, чтобы приучить не бояться людей.

– Ах! – воскликнула она тем же насмешливым тоном, оглядев соблазнительное неглиже Филиппы. – Уже готовы для постели – постели моего братца, вне всякого сомнения. Давно пора! Порох скоро посыплется через край из его пороховниц!

Краем глаза Филиппа заметила, как Эдме залилась краской.

– Мой братец весьма расстроен тем, что не получил ответа на свою утреннюю записку, а посему мне пришлось еще раз услужить ему.

– Я не знала, что нужен ответ.

– Он и не был нужен, – отмахнулась Клер. – Олдос ждет, когда же, наконец, осуществится ваша великая любовь… и, по-моему, спятил на этой почве.

Утренняя записка гласила:

«Той, кого я жажду, чей голос слаще соловьиного пения, от несчастного Олдоса, сраженного стрелой Амура. Твой верный раб мечтает быть распростертым у твоих ног. Утешишь ли ты его сладостным объятием, утолишь ли его печали и подаришь ли ему рай? Если да, то приходи ко мне во мраке ночи, ангел души моей, голубка сердца моего! Знай, что я твой, и только твой. Я отринул радости плоти, чтобы наше слияние не было омрачено даже тенью твоего недовольства. Жду встречи с трепещущим сердцем! Войди без стука и без единого слова, чтобы я мог заключить тебя в объятия со всем пылом моей исстрадавшейся души, а потом мы сдадимся на милость друг друга».

По прочтении этой напыщенной чепухи у Филиппы зародилась идея.

Между тем Клер запустила руку за низкий корсаж и достала миниатюрный свиток пергамента.

– Я категорически заявила брату, что этот фарс начинает действовать мне на нервы.

Она сунула записку Филиппе и обошла комнату, периодически насмешливо усмехаясь. В самом деле, было над, чем посмеяться. Гобелены на стенах так обветшали, что распадались от каждого прикосновения, мебель была сделана столетия назад. На жесткой кровати лежал соломенный матрац, прикрытый меховым зимним покрывалом. Насколько было известно Филиппе, свою собственную спальню Олдос обставил куда более старательно. Можно было не сомневаться, что перина у него из гусиного пуха.

«Приходи ко мне сегодня ночью! – писал он в этот раз без цветистых предисловий. – Я больше не могу ждать».

– Не густо, – заметила Клер, перебирая туалетные принадлежности Филиппы. – Хороший цвет лица требует усилий. Настойка свинца на розовой воде творит с кожей чудеса. Могу дать вам адрес своего парижского аптекаря. Раз уж образ одаренного отродья барона Ги де Бове остался в прошлом, попробуйте лучше вписаться в тот круг, к которому вы теперь принадлежите.

Она открыла флакон душистой эссенции, вдохнула, пренебрежительно хмыкнула и заглянула в зеркало, чтобы убедиться, что помада на губах не размазалась. Пока Филиппа подыскивала слова отповеди, которая не перешла бы границ вежливости, по замку разнеслось приглушенное «бум». Сокол издал скрипучий крик и захлопал крыльями.

– Спокойно, Соломон, спокойно! Это всего лишь скатилась бочка с вином.

Филиппе звук был знаком. Он донесся из подвала под главной трапезной, где Орландо Сторци и Истажио занимались своей таинственной деятельностью, и так сильно походил на раскат грома, что поначалу она решила – идет гроза.

– Ну и бочки у вас в замке! – заметила она.

– Да, вместительные, – подтвердила Клер, играя ключами в связке у пояса, обнаруживая тем самым некоторую нервозность, несмотря на присущее ей неизменное хладнокровие.

Филиппа страстно желала добраться до этой связки. Это позволило бы ей проникнуть в подвал. Она уже пыталась туда войти, но задача оказалась невыполнимой: тяжелая дверь всегда была заперта. Снаружи ее отпирала для итальянцев хозяйка замка, и они тут же закладывали изнутри засов. Появляясь по вечерам из своего добровольного заключения, они не оставляли подвал открытым – один всегда ждал у двери, пока второй не разыскивал Клер и дверь не бывала заперта.

– Вот что, утром я пришлю вам отбеливающее притирание. – Клер помедлила на пороге. – А пока займитесь делом – раздвиньте ножки и попотейте немного, чтобы выбить дурь из моего братца. Его нытье у меня уже в печенках сидит!

Дверь с треском захлопнулась.

– Иисусе всеблагой! – Эдме перекрестилась. – Как у нее язык поворачивается!

– Тебе пора привыкнуть, – вздохнула Филиппа.

– Я поступила в услужение к леди Клер как раз перед ее отъездом из Пуатье. Ее горничная подхватила малярию и отошла в лучший мир, а я в то время помогала на кухне. Не хотелось, конечно, ехать в Англию, да только на родине меня ничто не держало – миленький мой взял за себя другую. Если бы я знала, как все обернется!