Девушка и ночь - Гийом Мюссо

Я встал и ткнул на него пальцем.

– Ты ведь знал, что мы с ней дружили!

– Думаешь, это что-то меняло? – огрызнулся он. – В таком деле каждый сам за себя. Да и потом, между нами, ты не много потерял. Винка была подлой стервой. Ее интересовали только деньги.

Не знаю, что больше вызывало у меня отвращение – отцовское высокомерие или злость.

– Ты хоть понимаешь, что говоришь?

Ришар усмехнулся: он прекрасно владел собой – ему все было нипочем. Мне даже казалось, что наш разговор отчасти доставляет ему удовольствие. Образ отца, который вновь обрел власть над сыном и заставил его страдать от унижения, явно пришелся ему по душе.

– Ты ведешь себя подло. Ты мне противен.

Мои оскорбления наконец задели его за живое. Вскочив в свою очередь со стула, он двинулся на меня и остановился в каких-нибудь двадцати сантиметрах.

– Ты плохо ее знал, эту девчонку! Она была нам врагом – хотела разбить нашу семью! – Он показал на фотографии, разбросанные по столу. – Представляешь, что бы случилось, наткнись твоя мать или родители учеников вот на это? Ты живешь в романтическом мире литературы, а в реальной жизни все по-другому. Настоящая жизнь – штука жестокая.

Меня так и подмывало дать ему в рожу, чтобы показать – жизнь и впрямь жестокая штука, только какой в этом был бы прок? К тому же я собирался выудить из него побольше информации.

– Значит, ты отдал те деньги Винке, – проговорил я, заставив себя понизить тон. – И что же было дальше?

– То, что бывает со всеми шантажистами: ей захотелось больше, но я не стал играть в поддавки.

Не переставая вертеть в руках сигару, он прищурился, будто силился что-то вспомнить.

– Последний раз она явилась перед рождественскими каникулами. И даже принесла результаты теста на беременность, чтобы я стал сговорчивее.

– Выходит, она носила твоего ребенка?

Он разгорячился:

– Ну разумеется, нет!

– А ты откуда знаешь?

– Это не совпадало с ее циклом.

Объяснение звучало неубедительно. Как будто он не имел ни малейшего представления о том, что говорил. Как бы то ни было, Ришар всегда врал без зазрения совести. Но куда хуже было то, что через какое-то время он уже сам искренне верил в свою ложь.

– Если ребенок был не от тебя, тогда от кого?

Он ответил без запинки:

– Думаю, от того дурачка, который потрахивал ее втихомолку. Ну, как бишь его звали, того треклятого философа?

– Алексис Клеман.

– Да, точно, Клеман.

И тут я спросил его с самым что ни на есть серьезным видом:

– Может, ты знаешь, куда пропала Винка Рокуэлл?

– А что я должен знать? Ведь ты не думаешь, что я имею к этому какое-то отношение? Когда она исчезла, я был в Папеэте с твоими братом и сестрой.

Довод был железный, и тут я ему верил.

– Как думаешь, почему она не забрала с собой те деньги, сто тысяч франков, перед тем как исчезла?

– Понятия не имею, к тому же мне на это совершенно наплевать.

Отец раскурил сигару, от которой потянуло едким дымом, и снова взял пульт. Он прибавил звук. Джоко явно уступал Надалю. Теннисист с Майорки вел 6–2, 5–4 и уже мог безо всякой опаски проиграть в финале.

В комнате уже было не продохнуть. Я собрался было на выход, но Ришар, прежде чем дать мне уйти, преподал мне последний жизненный урок:

– Со временем, Тома, ты станешь тверже духом. И поймешь, что жизнь – это борьба. Коли ты так любишь литературу, возьми да перечитай Роже Мартена дю Гара[113], который писал: «Существование в целом есть борьба. А жизнь – это продолжительная победа».

1

После разговора с отцом меня с души воротило, к тому же он не сообщил мне ничего нового. Когда я вернулся в кухню, мать уже успела прибрать мои коробки и теперь колдовала у плиты.

– Собралась вот испечь абрикосовый пирог, как ты любишь.

Чего-чего, а эту черту ее натуры я никогда не понимал, эти ее перепады настроения. Иной раз Аннабель вдруг преображалась, меняясь на глазах. Она становилась более мягкой и сговорчивой, как истинная уроженка Средиземноморья, словно итальянская кровь в ней побеждала австрийскую. В ее глазах вспыхивало что-то похожее на проблеск любви. Я как одержимый ждал, когда же появится эта заветная искорка, и молил, чтобы она наконец разгорелась, надеясь, что она станет предвестницей неугасимого огня. Но едва затеплившаяся искорка всякий раз быстро затухала, как недолго тлеющий уголек. Со временем я научился не обманываться на этот счет. Ответ мой был короткий:

– Не стоит утруждать себя, мама.

– Но мне это совсем не в тягость, Тома.

Я перехватил ее взгляд и спросил: «Зачем тебе?» Она сняла шиньон. Волосы у нее были белые, как песок на антитбских пляжах. Светлые аквамариновые глаза лучились чистотой. Я продолжал свое: «Ну почему ты такая?» В такие дни, как сегодня, взгляд ее казался столь же чарующим, сколь и непостижимым. Мать, эта иностранка, даже снизошла до улыбки. Я присматривался к ней, пока она доставала из шкафа муку и блюдо для пирога. Аннабель была не из тех женщин, за которыми позволяют себе ухлестывать мужчины. Она была сама неприступность. Казалось, она явилась из неведомого далека, с какой-то другой, недостижимой планеты. Я и сам, пока рос у нее под боком, всегда думал, что она слишком… Слишком изысканная для нашей ничтожной жизни и слишком яркая, чтобы делить жизнь с таким типом, как Ришар Дегале. Как будто ее место было среди звезд.

Прозвенел звонок на воротах, и я вздрогнул.

– Это Максим! – бросила Аннабель и нажала на кнопку, чтобы открыть ворота.

Откуда у нее этот веселый тон? Она пошла встречать моего друга, а я вышел на веранду. Надел солнцезащитные очки и увидел, как бордовый «Ситроен» въехал в автоматически открывшиеся ворота. Я следил взглядом за многоместным автомобилем, который, проехав по бетонной дорожке, остановился за «Родестером» матери. Дверцы машины открылись, и из нее вышли девчушки, которых привез с собой Максим. Две миниатюрные и на удивление симпатичные брюнеточки, как будто хорошо знакомые с моей матерью, с милой непринужденностью поздоровались с ней за руку. Максим должен был наведаться в комиссариат по неофициальному приглашению Венсана Дебрюина. И раз уж Максим вернулся, да еще не один, а в компании своих дочурок, стало быть, беседа прошла вполне благополучно. Когда Максим в свою очередь выбрался из машины, я попробовал угадать, что у него на душе по выражению его лица. Я махнул им рукой, и в этот миг у меня в кармане зазвонил телефон. Я мельком глянул на экран. Звонил Рафаэль Бартолетти, мой «персональный фотограф».