Ожерелье королевы - Александр Дюма

— Опять опасность? А в чем она заключается?

— Я буду иметь честь рассказать вам обо всем, ваше величество, если вы соблаговолите как-нибудь дать мне аудиенцию. Это долгий разговор, а быть может, ваше величество уже узнали, заметили…

— Что ж, привезите мне эту коробочку и спросите привратника Лорана — он будет предупрежден. Королева повернулась лицом к мостовой.

— Kommen Sie da, Weber! [29]

— по-немецки крикнула она.

Быстро подъехала карета, и обе женщины устремились к ней.

Графиня де ла Мотт стояла в дверях до тех пор, пока не потеряла ее из виду.

— О! — совсем тихо произнесла она. — Я хорошо сделала, сделав то, что сделала. Ну, а дальше... а дальше подумаем.

Тем временем человек, который привлек взгляды присутствующих к мнимой королеве, хлопнул по плечу одного из зрителей в потертом костюме и с алчным взором.

— Отличный сюжет для статьи, — сказал он, — для вас, журналиста!

— Какой? — спросил газетчик.

— Пожалуйста: «Об опасности, возникшей в стране, где королем управляет королева, с которой случаются припадки».

Газетчик расхохотался.

— А Бастилия? — спросил он.

— Полноте! Разве не существует анаграмм, с помощью которых у нас избегают всех королевских цензоров? Позвольте вас спросить: найдется ли такой цензор, который запретит вам рассказать историю о принце Киводюле и принцессе Аттенаутне, царящей в государстве Яицнарф? А? Что вы на это скажете?

— О да! — вскричал воодушевившийся газетчик. — Мысль восхитительная!

— И поверьте, что статья, озаглавленная: «Припадки принцессы Аттенаутны у факира Ремсема» обеспечит вам недурной успех в салонах.

— Согласен!

— Так беритесь за дело и изложите нам это в лучшем вашем стиле.

Газетчик пожал незнакомцу руку.

— Не прислать ли вам несколько номеров? — спросил он. — Я пришлю вам их с величайшим удовольствием, если вы соблаговолите назвать свое имя.

— Ну, разумеется, назову! Эта мысль привела меня в восторг, а в вашем исполнении она принесет сто процентов чистой прибыли! Сколько вы обычно получаете за ваши памфлетики?

— Две тысячи.

— Окажите мне услугу!

— Охотно!

— Возьмите эти пятьдесят луидоров и сделайте из них шесть тысяч.

— Как, сударь?.. Вот это, я понимаю, щедрость!.. Ах, если бы я, по крайней мере, знал имя столь великодушного покровителя литературы!

— Я назову его вам, когда возьму у вас тысячу экземпляров по два ливра за каждый. Через неделю, хорошо?

— Я буду работать день и ночь, сударь.

— Весь Париж, за исключением некоей особы, будет хохотать до слез!

— А эта особа будет плакать кровавыми слезами, не правда ли?

— Ах, сударь, как вы остроумны!

— Вы очень добры. А кстати, на публикации проставьте: «Лондон».

— Как всегда.

— Ваш слуга, сударь.

Оставшись один или, вернее, оставшись без собеседника, незнакомец снова заглянул в зал, где находилась молодая женщина, экстаз которой сменился глубокой прострацией.

В этой хрупкой красоте он различил тонкие, сладострастные черты, в этой непринужденной дремоте — благородное изящество.

— Сходство поистине устрашающее, — сказал он, возвращаясь. — У Бога, сотворившего ее, был Свой замысел; Он сначала вынес приговор той, на которую так похожа эта.

В это мгновение, когда он додумывал эту грозную мысль, молодая женщина медленно приподнялась с подушек и, опираясь на руку соседа, уже пришедшего в себя, начала приводить в порядок свой сильно пострадавший туалет.

Она слегка покраснела, заметив, с каким вниманием смотрят на нее присутствующие, и с кокетливой учтивостью ответила на серьезные и в то же время приветливые вопросы Месмера.

Но удивило ее и даже заставило улыбнуться то, что ее встречали не шаловливые взгляды и не вежливое злословие людей, шушукавшихся в углу салона, а волна реверансов столь почтительных, что ни один французский придворный не сумел бы более напыщенно и более сдержанно приветствовать королеву.

Эта ошеломленная и подобострастная группа была наспех собрана все тем же неутомимым незнакомцем, который, спрятавшись за этими людьми, говорил им вполголоса:

— Ничего, ничего, господа, это не кто иной, как французская королева. Поклонимся ей, поклонимся пониже!

Маленькая особа, предмет такого почтения, с некоторым беспокойством прошла последний вестибюль и очутилась во дворе.

Здесь ее усталые глаза принялись искать фиакр или портшез. Она не обнаружила ни того, ни другого, но спустя приблизительно минуту, когда она в нерешительности уже поставила свою крошечную ножку на мостовую, к ней подошел высокий лакей.

— Я провожу вас домой, сударыня.

— Что ж, проводите, — с самым непринужденным видом отвечала маленькая особа, не подумав о том, что это неожиданное предложение могло относиться к другой женщине.

Лакей сделал знак, и тотчас щегольского вида карета подъехала к даме.

Лакей поднял подножку и крикнул кучеру:

— Улица Дофина!

* * *

Карета остановилась. Подножка опустилась. Лакей открыл дверцу, чтобы поберечь пальчики маленькой дамы, затем, когда она вышла, поклонился и захлопнул дверцу.

Карета снова покатилась и исчезла из виду.

— Честное слово, это прелестное приключение! — воскликнула молодая женщина. — Это очень любезно со стороны господина Месмера… Ох, как я устала! И он это предвидел. Поистине великий медик!

Когда она произносила эти слова, она была уже на третьем этаже, на площадке лестницы, на которую выходили Две двери.

Как только она постучалась, ей открыла старуха.

— Добрый вечер, мамаша. Ужин готов?

— Да, и даже остыл.

— А он здесь?

— Нет, по там один господин.

— Какой еще господин?

— Такой, которому сегодня вечером нужно с тобой поговорить — Со мной?

— Да, с тобой.

Эта беседа велась в некоем подобии маленькой застекленной передней, отделявшей лестничную площадку от большой комнаты, выходившей на улицу.

Сквозь стеклянную дверь была ясно видна лампа, освещавшая комнату, которая имела вид если и не удовлетворительный, то, во всяком случае, сносный.

Старые желтые шелковые занавески, которые время местами посекло и побелило, несколько стульев, крытых утрехтским зеленым рубчатым бархатом, большая, с двенадцатью ящиками, шифоньерка маркетри и старая желтая софа — такова была роскошь помещения.