Королевы смеха. Жизнь, которой не было? - Сергей Капков

Но совсем случайно, когда Елизаветы Александровны не стало, все узнали, что каждый месяц, перед зарплатой, она посылала почтовые денежные переводы, не указывая обратного адреса, или изобретая вымышленного героя-отправителя: актрисам – от пылких поклонников, актерам – за творческие достижения…

Елизавета Александровна была верна дружбе с Евгением Шварцем. В письмах, даже самых грустных, старалась поднять ему настроение, а шутками, иронией – соответствовать его неповторимому таланту. Вот, например, фрагмент ее письма из Астрахани, куда в 50-е годы занесло на гастроли Театр комедии: «Дорогие Катенька и Женечка, очень о вас скучаю. Так далеко заехала, не слышно, не видно, и нельзя по телефону позвонить, узнать о здоровье Женечки. У нас тут рай, только немного лучше, потому что нет змеи. Но яблоки растут обильные, и все время падают, иногда на голову, иногда и мимо. Это, кажется, единственный шум у нас в раю… На улице сегодня встретила старика на велосипеде с косой за плечами. Очень современная смерть на велосипеде. И старик вдобавок был веселый – жизнеутверждающий образ…»

Она же отчитывалась драматургу о каждом премьерном спектакле «Обыкновенного чуда», о восторженном приеме в каждом городе. С радостью написала о том, что, когда хвалила каким-то незнакомым иностранцам Эдуардо де Филиппе, те ответили ей: «Вот Евгений Шварц – это гений!!!»

Елизавета Александровна жила совсем одна в большой комнате, которую описал Евгений Львович Шварц в своих дневниках. «Волшебная комната» находилась в просторной генеральской квартире на Петроградской стороне, на последнем этаже. После революции там жили секретари Кирова, а затем поселились актеры ТЮЗа. Крошечная прихожая плавно переходила в огромную, в белом кафеле, кухню, поскольку попасть в квартиру можно было только с черного хода. Дальше темный длинный коридор приводил к ее комнате. Почти под потолком – единственное окно, огромное, во всю стену. И все в цветах.

После смерти соседа – Леонида Любашевского – Елизавета Александровна отхлопотала пустые комнаты для нового режиссера Театра комедии Петра Наумовича Фоменко и его жены, актрисы Майи Андреевны Тупиковой.

Уварова любила гостей. Периодически устраивала приемы для узкого круга знакомых и друзей. Непьющий человек, она обязательно угощала водочкой, готовила изысканные закуски, варила вкусные бульоны. Когда начала много сниматься, приглашала новых товарищей с «Ленфильма».

Но благополучие пришло не сразу. До того, как Уварову открыли для себя кинематограф и телевидение, она выглядела довольно комично. Актриса Вера Карпова рассказала такой забавный случай: «Я пришла в театр в 1956 году. Помню, собирались мы на концерт в Дом ветеранов сцены. В нашем актерском гардеробе ждали Николая Павловича. Все возбужденные, что-то эмоционально обсуждали. Вдруг входит Акимов и говорит: «О, ну ТЮЗ есть ТЮЗ!» Все засмеялись. И тут я поняла, что речь идет об Уваровой. Вижу – стоит маленькая женщина типа травести, в мутоновой шубке, коротковатой, очень поношенной, оттого отдающей рыжевато-золотистым оттенком. На ногах – валенки, а рукавички – на резиночках, как в детском садике. Так я впервые увидела Елизавету Уварову».

В последние годы Елизавета Александровна стала много сниматься в кино и на телевидении, почти каждый день звучал ее голос на радио. «И бывало, что греха таить, порой из старых кожаных кресел актерского холла вслед актрисе шелестели диалоги о заработках, количестве денег, качестве новой шубы из норки: «Куда ей столько?! Одной!» – писал в воспоминаниях Виктор Гвоздицкий. – Одевалась дорого. Всегда носила длинные вязаные кофты и высокие каблуки, наверное, ей казалось, что это делает ее чуть выше, но получалось наоборот, и в огромных кофтах она совсем терялась. На голове крошечный пучок волос. Иногда модный тогда парик, сидящий довольно забавно…»

Блистательная комедийная актриса Лилиан Малкина любит рассказывать о том, как занимала у нее деньги: «Уварова всегда давала в долг. Она не была богатой женщиной, поэтому со временем стала делить нас на тех, кто возвращает деньги и кто не возвращает. Я возвращала всегда, поэтому у нас сложился целый ритуал. Каждого 20-го числа у нее был аванс, поэтому за неделю, 13-го, в ее гримерке раздавался стук в дверь, и мой бас гласил: «Лизок! Деньги принесли?» Она уже поджидала: «Да-да-да!» И выносила 150 рублей. На неделю мне этого хватало. И так было все девять лет моей работы в театре».

В театре Уварову действительно звали Лизок, Лизочек. Правда, напрямую обратиться к ней так могла только прямолинейная Малкина. Остальные – только за глаза. Пели: «Наш Лизочек очень мал, очень мал, очень мал…» Но на «Лизочка» она совсем не была похожа… Разве только маленький рост, тюзовская юность и неслышное, незаметное, скромное в походке как-то оправдывало это «Лизочек». Уборная Лизочка находилась не у сцены, где сидели народные и заслуженные артисты, а где-то почти под лестницей. Крошечная комнатка, которую Елизавета Александровна делила с Верой Карповой. Ходила быстро. Говорила еще быстрее, совсем скороговоркой. Шутила, колола словом, взглядом – по пути, на ходу, не останавливаясь. Хвалила редко, и понять было не просто – шутка, похвала или за словами подвох. «Уварова сказала, что у вас «руки от портала до портала», – передали как-то Гвоздицкому Он так и не понял, хорошо это или плохо – «руки от портала до портала»…

Гримерка досталась Уваровой после ухода из театра Николая Трофимова. Как вспоминает Вера Карпова, «Елизавета Александровна тут же повесила красивую гравюру Петербурга, накупила ситца и сшила покрывало на нашу маленькую козеточку, чтобы приятно было прилечь перед спектаклем. И вот как строился наш день: утром репетировали, днем по очереди спали, вечером играли спектакль. Причем, я лежала на козетке – ноги на раковину, а она помещалась целиком. На гастролях мы тоже жили вместе. Елизавета Александровна обязательно покупала салфетки и скатерочки в наш гостиничный номер, иногда даже покрывальца – очень она любила уют. Много вязала – себе, своим врачам, их детям…»

Большое внимание уделяла посуде. Подбирала блюдца, чашки, ложки-вилки – все со вкусом. Всегда носила с собой серебряную чайную ложечку, которой пользовалась в кафетериях, пока однажды не оказалась в неловкой ситуации. «Стою в кафе, взяла кофе со сливками, вынула свою ложечку – помешала, – рассказывала она потом коллегам. – Попила кофе, облизала ложечку и кладу в свою сумку… Вдруг вижу – все на меня смотрят! Чего, мол, эта старуха крадет прибор? Ну, так я и оставила свою ложечку в этом кафе…»

6 сентября 1968 года во время гастролей Театра комедии в Москве умер Николай Акимов. Критики писали, что театр уже пережил свой апогей и теперь вступает в полосу упадка. Его время кончилось… Николай Павлович так не считал. Но коллеги вспоминают, что он тяжело переживал запрещение шварцевского «Дракона». Однажды он сказал: «Знаете, как я умру? Я приду после спектакля домой, надену пижаму, лягу в кровать, почитаю французский роман – и умру»… Так и случилось. Фотохудожник Нина Аловерт писала: «В Москве было жарко, в гостинице «Пекин» окна номера выходили на солнечную сторону. 6 сентября Акимов и директор театра Закс приехали днем в гости к Угрюмову. Акимову стало плохо. Вызвали врача из Кремлевской больницы. Врач ничего серьезного не нашел. А в это время уже, как выяснила позже медицинская экспертиза, у Акимова начался инфаркт. Но врач этого не заметил, дал какое-то лекарство. Николаю Павловичу стало лучше, он поехал в театр. В театре шел его любимый спектакль «Тень» Шварца. Принимали прекрасно. Акимова вызвали на сцену. Утром, кажется, администратор Бахрах пришел к Акимову в номер, но Акимов двери не открыл. Когда взломали дверь, он лежал в постели, в ночной пижаме, и в руках у него был номер «Иностранной литературы», открытый на 40 странице: это был французский роман Сименона…»