Замок тайн - Симона Вилар

Король знал, что говорил. Пленение его особы взволновало многих в королевстве. Ибо что бы ни постановил парламент, без подписи короля это не будет считаться законным. Но Карл решительно отвергал те унизительные требования, какие вынуждал его подписать парламент, свято верил в свою власть от Бога и не желал становиться марионеткой военных диктаторов.

Поэтому Кромвель и злился. Ведь без согласия короля банкиры из Сити не выделят ему денег, роялисты не сложат оружия, а шотландцы вторгнутся в страну. Невысокий бледный человек с кроткими глазами оставался непреклонен, Кромвель ушел в ярости. Уходя, он повернулся так резко, что задел по ноге короля эфесом шпаги. Стивен видел, какой ненавистью было искажено лицо Оливера Кромвеля. Карл I стоял меж ним и властью, а Кромвель слишком многого достиг, чтобы идти на попятный.

Вечером Стивен видел, как принц Джеймс спустился из окна по связанным простыням, но не поднял тревоги. В темноте мальчик почти налетел на него и едва не закричал от страха, но Стивен лишь повернулся и ушел. Зная нрав Кромвеля, он понял, что детям грозит опасность, поэтому был даже доволен, что второй сын Карла I окажется на свободе.

После побега Джеймса Стюарта Стивен впал в немилость, и его услали к Понтефракту, одной из крепостей на севере Англии, которую все еще удерживали роялисты. Но, к своему изумлению, он попал в абсолютно мирную обстановку. Осада велась вяло, осажденные часто покидали крепость, и зачастую можно было видеть, как «брат круглоголовый» общался с «братом кавалером»; совместные обеды и взаимные визиты тут не казались редкостью. И Стивен вдруг понял, как он тоскует по мирной жизни, вспомнил старые добрые времена, и, хотя его послали ускорить наступление на Понтефракт, он не предпринял ничего, чтобы нарушить установившуюся там идиллию.

А потом пришел приказ от его дяди Гаррисона вернуться в Лондон.

– Мы отправляемся за Карлом Стюартом, – заявил дядя прибывшему племяннику. – Он находится в заключении на острове Уайт, и у меня есть постановление парламента доставить его в Лондон для суда.

Стивен с трудом проглотил ком в горле.

– Не ослышался ли я, ваше превосходительство? Вы сказали, что помазанника Божьего собираются судить? Но кто? Кто посмеет судить человека, который может держать ответ только перед Господом?

Дядя хмуро посмотрел на него:

– Странные речи для полковника республиканской армии, Стивен.

Короля везли с острова Уайт спешным маршем, и генерал Гаррисон всячески старался притеснять монарха, стремясь показать, что тот ничем не отличается от обычного преступника. На пути кортежа то и дело собирался народ, люди сочувствовали, плакали, протягивали к королю детей. Но едва Карл поднимал для благословения скованные кандалами руки, как генерал Гаррисон приказывал ускорить ход конвоя.

В Лондоне Карла содержали в унизительных и суровых условиях. Белье ему не меняли, при нем оставили лишь одного слугу; камин почти не топили, а еду подавали остывшей. Карл не жаловался и даже в таком удручающем положении умудрялся сохранять удивительное достоинство. И все же он сильно изменился: его волосы совсем поседели, он стал сутулиться, глаза погасли. Когда выпадало дежурство Стивена, он старался, как мог, облегчить положение своего августейшего узника – следил, чтобы комнату обогревали жаровнями, чтобы у короля не было недостатка в свечах и теплой одежде. Карл, казалось, не обращал на это внимания, однако в то роковое утро, когда его пришли звать на суд, он вдруг повернулся к Стивену и поблагодарил его за старание и сочувствие. И тогда республиканец Стивен встал перед королем на колено и припал к его руке.

– Да ниспошлет Господь мужества вашему величеству.

– Благодарю, сэр, – бесцветно ответил король, глядя куда-то поверх головы коленопреклоненного стража. – Мужество – это как раз то, в чем я сейчас особенно нуждаюсь.

Во время процесса Карл I держался с удивительным величием и хладнокровием. Его судили… за государственную измену. Состав суда был крайне малочислен, ибо хотя люди Кромвеля убрали из состава парламента всех, кто хоть мало-мальски сочувствовал королю, но и те, кто остались, под всякими предлогами постарались покинуть Лондон. Когда палата лордов решительно отвергла ордонанс[11]о привлечении Карла I к суду, военные диктаторы ее попросту упразднили… Еще одно грубейшее нарушение старинного закона.

И тем не менее пятьдесят три человека отважились на беспрецедентное деяние – суд над своим монархом.

Позорный суд, ибо король защищался, опираясь на закон, а его судьи пытались апеллировать к тому же закону, но только все больше запутывались, так как по всем статьям закон был на стороне монарха. Их доводы превращались в ничто перед простыми ответными обвинениями короля:

– Я отказываюсь признать законность этого суда. Вы разогнали нижнюю палату и отменили палату лордов. На каком же законном основании вы судите меня? Вы не считаетесь с тем, что я получил власть от Бога. Но должность короля Англии никогда не была выборной, а на протяжении тысячелетий являлась наследственной привилегией и обязанностью. И я нахожусь сейчас не перед правосудием, а перед лицом силы.

В зале раздались крики; Кромвель, сидевший в задних рядах судей, потребовал перенести заседание на завтра. На другой день и на третий ситуация не изменилась. Король говорил разумно и конкретно, судьи же путались в демагогических рассуждениях, упрямо продолжая обвинять короля во всех бедах гражданской войны. Лондон в эти дни бурлил.

– Ничего у них не выйдет, – говорили одни.

– Короля все же заставят ответить за все, – утверждали другие.

Последние оказались правы. Чтобы разрубить завязавшийся узел, республиканцы попросту решили провести закрытый процесс. Лишь через двадцать дней суд снова был открыт для публики, когда состоялось оглашение окончательного приговора.

Все эти дни Стивен беспробудно пил. Он никогда еще так не напивался. Последний день суда он попросту проспал, и, когда на другой день его, совсем распухшего от пьянства, отыскал генерал Гаррисон, он только пробурчал:

– Все кончено? Я могу ехать?

Ему было стыдно, что он участвовал в этом фарсе. Что король обречен, он понимал уже по тому, что Карл Стюарт был последним препятствием на пути Кромвеля к власти. И он так и не понял, почему тогда не покинул Лондон. Смалодушничал, подчинившись приказу дяди принять участие в оцеплении плахи в день казни.

День 30 января 1649 года выдался ветреным и холодным. Солдаты в три ряда оцепляли плаху и оттесняли от нее народ. Король взошел на нее прямо по сходням из окна своего дворца в Уайтхолле. Он остался королем до конца. Перед казнью он обратился к народу с речью.

– Не я начал эту войну, а парламент. Но палаты не повинны в том, что меня убивают, повинны те, кто встал между мной и парламентом. Вы стоите на ложном пути, ибо теперь в Англии воцарится грубая сила. Вернитесь в старину, воздайте кесарю кесарево, а Богу Божье.