Ветеран Армагеддона - Сергей Синякин

— Ах, Ваня, Ваня, что же вы это, Ваня, написали? Ведь так не пишут!

Глянул я и говорю: это почему же, Лариса Титовна, классику нашему Алексею Максимовичу Горькому слово «пингвин» с ударением на первом слоге можно писать, а Ване Спирину «сокол» с ударением на втором слоге — нельзя? Вам, Лариса Титовна, только волю дай, вы бы и Пушкина править стали.

А Лариса Титовна свое гнет: так нельзя, Ваня, так нельзя!

Ну и взыграло во мне. Я ей и говорю, а вот на спор, Лариса Титовна, хотите, перекувыркнусь и тем докажу, что можно? Ну и перекувыркнулся!

Несколько ошалевший от его рассказа Лютиков пожал плечами.

— Я тебя спрашиваю, как ты сюда попал, а ты мне побаски про редактора травишь!

Иван Спирин мрачно засмеялся.

— Да говорю тебе — из-за плохой спортивной формы! Кувырнуться-то я кувыркнулся, только неудачно, головой о ее письменный стол и ударился. Ларису Титовну в больницу с нервным расстройством, Кольку Карасева в травмпункт, а меня — в морг. Вот такие дела, Вова!

Закончив рассказ, Спирин поднял стакан.

— Ну, вздрогнем, Вова, — сказал он, торопливыми глотками выпил содержимое своего стакана и сдавленно добавил: — Не думал я, что здесь такая благодать!

— Погоди, погоди, — продолжал расспросы Лютиков. — А Кольку в травмпункт зачем повезли?

Спирин пососал ломтик лимона.

— Вот зануда, — сказал он. — Кольке я ногой в челюсть заехал, когда кувыркнулся неудачно. Он и на кладбище с шиной был, все вмазывают, а он и рта открыть не может! Будь я живым, два дня бы ржал!

Они посидели немного.

— Про меня что-нибудь говорили? — поинтересовался Лютиков.

— А как же? — удивился Спирин. — Два дня только о тебе и разговоров было. Вдова твоя на поминках водку левую выставила, да и гуляш неудачным получился. Мне-то ничего, у меня желудок железный, а вот Татьяна с Екатериной маялись. Сам прикинь, что они могли в твой адрес сказать!

— Я-то здесь при чем? — криво усмехнулся Лютиков. — Можно подумать, я сам эти поминки готовил и водку левую покупал!

Самым обидным было то, что никто не вспоминал о нем, как о поэте, никто не цитировал его удачных стихов, не вспоминал красивые рифмы и метафоры; не было ничего этого; обсуждали то, к чему сам Лютиков не имел ни малейшего отношения, и не только обсуждали, но и ставили это покойнику в вину!

Вот так, живешь, живешь, а потом оказывается, что о тебе после смерти никто ничего хорошего вспомнить не может. Сейчас Владимир Лютиков с тоской вспоминал, что на поминках своих он так и не побывал, а то бы он, конечно, запомнил, кто там и что говорил, а при случае бы и напомнил!

— Ничего, — бодро сказал Иван Спирин. — Мы и при жизни себя показали, и здесь покажем себя не хуже! Так говоришь, у тебя здесь и книга уже вышла?

— Вышла, — с гордостью признался Лютиков.

— Значит, у меня три выйдет, — уверенно прикинул Спирин. — Ты же, Вовик, в Союз так и не вступил? А у меня членство в Союзе пятнадцать лет, к тому же я сразу после твоей кончины лауреатом премии Шумахера стал, чуть человека года не получил… Ты мне скажи, тут местный писательский Союз имеется? А Литературный фонд? Кому здесь надо заявление писать, на чье имя?

Узнав, что Союза писателей в Раю нет, Спирин лишь покрутил головой.

— Непорядок, — резюмировал он. — Но это дело можно быстро поправить. Как тут народ?

Надо сказать, что Иван Спирин и в самом деле оказался человеком деятельным и общительным. В самый короткий срок он сблизился со Сланским, и не просто сблизился, а заразил старосту идеей создания райского Союза поэтов. «Тут и думать нечего! — громогласно заявлял Спирин. — Если есть души поэтов, значит, и поэтический союз должен быть! Сила, она в единении, Леонид Адамыч!»

Странное дело, Лютиков в обители пробыл куда дольше Спирина, а не знал, что Сланского зовут Леонидом Адамовичем. И это еще раз доказывало, что Лютиков не был создан для интриг, он и общительностью особой не отличался, а потому никак не мог стать заводилой в спиринских начинаниях, хотя покойный земляк ему это не раз предлагал.

Муза Нинель громогласного Спирина на дух не переносила.

— Ты, Лютик, держись от него подальше, — говорила она поэту. — Пусть я глупая, только я за версту чую, что от него серой разит. Этот Спирин к нам по ошибке или по блату великому попал. Творчество — вещь сугубо индивидуальная, ты, Лютик, Пушкина вспомни — много ли он написал, если бы по Михайловским и Болдиным не отсиживался!

Как ни странно, но мнения музы придерживались и соседи.

— Да, Владимир Алексеевич, — сказал Аренштадт при встрече. — Беспокойство вносит в райскую жизнь ваш знакомый. Ему бы в политику, там бы этот человек себя проявил!

Голдберг согласно кивал головой.

— Сказано было в трактате Сангедрин, — сказал он. — Немало было жеребят, чья кожа пошла на чепраки для их маток. — И злорадно усмехнулся. — Это про резвого нашего… Господь мало спит и все замечает.

— Да, Бог не фраер, — рассеянно подтвердил Аренштадт. — Он и при жизни был таким деятельным, Владимир Алексеевич?

А вот Кроликов-Зарницкий оказался под впечатлением от идей Спирина.

— Правильно, Ваня! — хлопал он Спирина по крутой спине. — Союз, он ведь просто необходим. Истинно русские поэты должны держаться друг друга. А для жидов введем ценз по оседлости, грамотности и литературному дарованию. Хоть в Раю избавимся от их засилья!

В «Небесном надзирателе» опубликовали его стихотворение, оттого Зарницкий был полон оптимизма и жизненной силы. Встретив Лютикова, сосед не удержался.

— Гениальные строки написал, — небрежно сказал он. — В «Небесном надзирателе» с руками оторвали, теперь каждый день донимают, спрашивают, что новенького написал!

А чтобы Лютиков не сомневался в гениальности написанных строк, немедленно продекламировал:

Потоптался рядом с Лютиковым и неожиданно уныло добавил:

— Удачливый ты, у тебя и муза — баба хоть куда! А мне вот досталась, как говорится, — синий чулок! Ученая стерва, только и знает, что грамматику мне ставит. Веришь, недавно орфографический словарь принесла. Я ее с этим словарем так шуганул, только перья из крыльев полетели. Через поселок за ней гнался, даже не взлетела, зараза, у нее, наверное, задница всю подъемную силу съедает. Бежит и кудахчет, что жаловаться будет. На кого жаловаться? На Эдуарда Зарницкого? Появится, все перья выщиплю!