Солнце для Джона Рейна - Барри Эйслер

Я заставил себя подняться с кушетки.

— Придется менять отели. Задерживаться слишком долго нельзя: мы не должны выделяться на фоне остальных посетителей.

— Да, пожалуй, — улыбнулась Мидори.

Мы переехали в соседний отель, который назывался «Марокко» и был декорирован в восточном стиле: толстые ковры, кальяны, полупрозрачные шторки и только одна кровать. Еще одной ночи на кушетке моя спина не выдержит.

— Сегодня ваша очередь спать на кровати, — словно прочитав мои мысли, заявила Мидори. — В вашем состоянии кушетки противопоказаны.

— Нет, что вы, — смутился я. — Все в порядке.

— На кушетке лягу я, — мягко, но настойчиво проговорила девушка.

Пришлось согласиться, однако спал я все равно неважно. Снились джунгли южного Лаоса, где мы удирали от отряда Народно-освободительной армии. Получилось так, что я оторвался от своей группы и заблудился. Пытаясь запутать следы, я попал в окружение лаосцев. Все, теперь меня поймают и будут пытать. Вдруг неизвестно откуда появилась Мидори и протянула пистолет. "Боже, сделай же что-нибудь! Пыток я не вынесу! Спаси меня, спаси моих монтаньяров[5]!"

Я резко сел, сна как не бывало. Нужно набрать в легкие побольше воздуха. «Спокойно, это только сон». Откуда в номере Клёвый Чокнутый? Всё, галлюцинации начались.

Лицо мокрое, неужели щека снова кровоточит? Нет, это слезы. С каких пор я плачу во сне?

Полная луна наполняет комнату призрачным светом. Мидори сидит на кушетке, прижав колени к груди. Призраки исчезли.

— Страшный сон? — сочувственно спросила она.

Я осторожно похлопал себя по щекам.

— Давно не спите?

— Не знаю, — пожала плечами она. — Вы метались в постели.

— Я ничего не говорил?

— Нет. Боитесь сказать во сне что-то лишнее?

Как странно: часть лица Мидори освещена луной, а другая в тени.

— Да, — признался я.

— Что это был за сон?

— Не помню. Какие-то разрозненные картинки.

Карие глаза прожигали насквозь.

— Хотите, чтобы я вам доверяла, а сами на откровенность не идете...

Я начал было отвечать, но внезапно разозлился и вышел в уборную.

К черту! К черту ее дурацкие вопросы! К чему мне эта девчонка? Чертов Хольцер знает, что я в Токио, даже адрес вычислил. У меня самого проблем выше крыши!

Все дело в этой пианисточке, нутром чую. Наверняка папаша ей что-нибудь сказал или у нее есть то, что искал взломщик. Неужели не догадывается, что это может быть?

Вернувшись в комнату, я тут же приступил к допросу:

— Мидори, постарайтесь вспомнить. Уверен, отец вам что-то передал или рассказывал...

На лице искреннее удивление.

— Говорила же я вам, нет, ничего подобного.

— Дело в том, что те люди уверены: то, что им нужно, у вас.

— Послушайте, если хотите осмотреть папину квартиру, могу устроить. Там все осталось, как было при нем.

Взломщик ничего не нашел. Тацу, самый дотошный детектив во всем Кейсацучо, тоже вернулся ни с чем. Еще раз осматривать квартиру ни к чему, и почему-то это предложение меня еще больше разозлило.

— Не поможет. А ЦРУ и липовые полицейские, что же они ищут? Диск? Ключ? Уверены, что у вас ничего нет?

— Да, уверена, — густо покраснев, сказала Мидори.

— Но вы хотя бы попытайтесь вспомнить, ладно?

— Нет, не ладно! — вышла из себя девушка. — Как я могу вспомнить, если не знаю, о чем речь!

— Тогда почему вы уверены, что у вас нет того, что они ищут?

— Зачем вы так со мной?

— Потому что чувствую себя идиотом! Меня пытаются убить, а я даже не знаю, за что...

Мидори вскочила на ноги.

— А мне каково? Думаете, мне все это нравится? Я ничего не сделала и понятия не имею, чего от меня хотят!

Я медленно выдохнул, пытаясь обуздать свой гнев.

— Они думают, что у вас этот чертов диск или вы знаете, где он спрятан.

— Ну сколько можно повторять: ничего я не знаю!

Мы стояли, буравя друг друга презрительными взглядами.

— На меня вам плевать! Только и думаете, что о диске...

— Это не так!

— Очень даже так! Все, надоело! Я даже не знаю, кто вы...

Схватив сумку, девушка стала запихивать в нее свои вещи.

— Послушайте, Мидори... — начал я. — Послушай, черт тебя подери! Не наплевать мне на тебя, поняла?

— Ну конечно! Сам фактически сказал, что мне не доверяешь... Думаешь, я тебе верю? Ничего я не знаю, понял? Ни-че-го!

Я вырвал у нее сумку.

— Ладно-ладно, я тебе верю!

— Черта с два! Отдай мои вещи! Отдай, слышишь?

Увидев, что я спрятал ее драгоценную сумку за спину, Мидори сначала застыла от изумления, а потом начала колотить меня в грудь. Я схватил ее за плечи, чтобы хоть как-то защититься от острых локтей.

Позднее я не мог вспомнить, как все случилось. Мидори нападала — я оборонялся. Вот она совсем близко, и чувствуется дурманящий запах ее тела... В следующую секунду мы слились в бесконечном поцелуе.

Мы занимались любовью на полу, никакой нежности, наоборот, срывали друг с друга одежду и урчали, как садомазохисты.

Когда все было кончено, я стянул с постели покрывало, и мы долго сидели, прижавшись друг к другу.

— Хорошо, — протянула Мидори. — Гораздо лучше, чем ты заслуживаешь.

Я все еще не мог прийти в себя. Да, давненько у меня не было такого секса...

— Обидно, что ты мне не доверяешь!

— Мидори, дело не в этом, просто... — начал я и осекся. — Я тебе верю, извини, что был слишком резок.

— Я имела в виду твой сон.

В отчаянии я закрыл лицо руками.

— Не могу, просто не могу... — Никакие слова не способны передать эту боль. — Не могу об этом говорить. Те, кто там не был, не способны понять...

Аккуратно убрав мои руки с лица, Мидори поднесла их губам. Ее тело мерцало в лунной дымке, и мне почудилось, что с небес спустился ангел.

— Тебе нужно выговориться, — промолвила она. — Пожалуйста, расскажи, что тебя мучает.

Я посмотрел на кровать: в призрачном свете сбитые простыни казались частью лунного пейзажа.

— Мама... она была католичкой и в детстве часто брала меня в церковь. Отцу все это не нравилось, но исповеди я не пропускал, рассказывая обо всех своих проделках, драках, ненависти и одиночестве. Сначала это было пустой бравадой, а потом вошло в привычку... Все это было до войны. А на войне... о таком ни на одной исповеди не расскажешь.