Диалоги пениса - Поль Авиньон

Жан Этьен, в свои двадцать шесть лет, не знал ни одной женщины, кроме Сильвии. Это она «сломала ему тормоз», как говорят у них на работе. В плане секса у нее большой опыт и ненасытный аппетит, и благодаря ей из прыщавого юноши он постепенно превратился во взрослого мужчину, отвечающего за свои поступки и осознающего свою потенцию. Когда они встретились, ему было восемнадцать лет, а ей почти двадцать два года. Не прошло и двух лет, как они уже произносили «да» перед господином мэром. С тех пор он никогда не засматривался всерьез ни на одну женщину. Хотя часто косился то туда, то сюда, завидев сочный зад или глубокий вырез — однако, без всяких недобрых мыслей. К тому же они с Сильвией договорились, что не будут ничего скрывать друг от друга. Жан Этьен честный — эта его черта признана всеми. И честный он не только в семейной жизни, но и с коллегами по работе, и с начальством, и с людьми вообще. Его неспособность сознательно обманывать не раз проделывала с ним злую шутку. Сколько старших мастеров из-за этого он настроил против себя?!

…А сержант на военной службе. И того хуже! Какого хрена этот псих стал у меня допытываться, что я думаю об армии! Обязательно схожу в кафетерий сегодня в полдень. Может, я ее увижу. Надо присмотреться к сиськам. Обязательно!

В полдень Жан Этьен действительно встречает эту девушку. Она даже сама спрашивает, можно ли ей присесть напротив него. Надо же, обычно они сидят целой компанией, с сослуживцами; а сегодня все пошли в марокканское кафе, в Баньоле. Ее зовут Коринна. Ничего особенного не происходит. Они просто разговаривают. Она — кассирша в универсаме, что над кафетерием. Он рассказывает о концерте, на который ходил с женой. Она не думала, что он женат. Он отвечает, что на работе всегда снимает обручальное кольцо: иначе на станке рискуешь потерять палец.

Неудивительно, что я не разглядел ее сиськи. У нее их практически нет, и ей это идет. Даже не знаю, почему. Ее как-то даже не представишь с парой таких ананасов, как у силиконовой красотки Лоаны, которую вчера показывала Сильвия на обложке иллюстрированного журнала. Обалденные у нее глаза! А ее манера брать стакан, это… Это потрясно! Роскошный рот, с пухлыми губами. Она прикольная. Как она рассказывает о своей работе, изображая клиентов, проходящих мимо ее кассы! Это сильнее меня.

Он платит за кофе. Они расстаются, ее обеденный перерыв закончился. Впрочем, его перерыв тоже. Да, завтра она будет там. «А вы?»

На работе, во второй половине дня он спрашивает у Жерара, свободна ли еще квартира его матери в Кретее, вчера он говорил, что собирается ее сдавать. Стоя перед резьбонарезным станком, он думает, зачем было говорить Коринне про обручальное кольцо. Жерар, несомненно, соврал бы и не сказал, что женат. Он думает о Коринне, подходя к координатно-расточному станку, он думает о Коринне, пересаживаясь на ветку, ведущую к Бобиньи, он думает о Коринне, открывая дверь квартиры, он думает о Коринне, начиная закидывать вещи в чемодан. Сильвия сегодня дежурит в больнице, она вернется не раньше 20 часов.

Жерар принесет мне ключи только завтра. Он сказал, что я могу въехать сразу, а с бумагами разберемся позже. Квартира пустая, но это не страшно, пока возьму матрац из моей комнаты, у стариков. А сегодня ночью буду спать в отеле. Если найду какой-нибудь отель в 22 часа! Объяснение с Сильвией займет не меньше двух часов. А то и больше. В любом случае, не могу я оставаться с Сильвией, раз думаю только о ней. Это невозможно! Коринна, Коринна. С малюсенькими сиськами и широкой улыбкой. Завтра скажу ей, что бросил Сильвию. Вдруг это ее отпугнет? И что будет с Сильвией? О Боже, она умрет от горя! Ну, не могу я ей врать, не могу…

Линия фронта отодвинулась на несколько километров. Судя по приглушенному шуму артиллерийского огня, проходит она где-то за холмами. Жан Кантен и Бертран после вчерашней атаки отрезаны от своей войсковой части. Они находят временное пристанище на уединенной ферме. Шквал железа и огня, обрушившийся на тихий деревенский уголок, снес часть крыши и крытое гумно. Жан Кантен кладет плащ и оружие на стол, сохранившийся в помещении, которое прежде, видимо, служило столовой, и усаживается спиной к камину. Камин холодный, они не стали его разжигать, опасаясь, что дым привлечет чье-либо внимание. Положив локти на стол, а голову на руки, он сосредоточенно перечитывает письмо:

Любовь моя,

Уже в который раз повторяю без устали в каждом письме: войны бессмысленны. Но разве можно думать по-другому? Здесь, на войне, ощущаешь нелепость самой природы человеческой. Люди стреляют в людей. Повсюду убитые, с обеих сторон. Стоны одинаковые, а, значит, страдания тоже одинаковые. Я никого не просил отправлять меня сражаться за то, что мне совершенно безразлично. Ни тебе, ни детям ничто не угрожало. Хотя единственные существа на земле, за которых я отдал бы жизнь, — это вы. С тех пор, как прибыл приказ о зачислении в эту часть, жизнь моя превратилась в постоянный кошмар. Политики, которые принимают решения и устраивают такие катастрофы, отсиживаются в столице, в тепле и уюте. Им никогда не увидеть, как собственная их кровь или кровь их товарищей покрывает огромные замерзшие пространства, оставляя вечные отметины, — свидетельства жестокости тех, кто населяет наш мир. Они вообще не представляют, сколько крови проливаем мы. Она течет каждый день, по земле, на которой ничего уже не произрастает. Вчера здесь впервые выпал снег. Кругом белым-бело, насколько хватает глаз, — это еще больше затрудняет работы по разминированию. Надо готовиться к суровой зиме. Мне тебя очень не хватает. По вечерам, пытаясь хоть немного поспать, я вспоминаю о нежности твоей кожи, о музыке твоего голоса, о твоих глазах, о твоих губах, так любящих ласкать мой живот. В мирной жизни мы не понимаем, какие мы счастливые… Как там подрастают Люсьен и Мадлен? Наверное, я их теперь не узнаю… Когда ближайший мой отпуск — неизвестно. У нас сейчас новый капитан. Он понимает, что мы не машины. Мужик что надо. Прислушивается к своим людям. Его предшественник убит. Не уверен, что настигшая его пуля прилетела из лагеря противника. Пиши мне почаще. Пусть ко мне попадают не все твои письма, но те, которые до меня доходят, подобны солнечному лучу, они освещают мое сердце и помогают мне выстоять. Время здесь течет медленно. Пасмурные дни тянутся бесконечно, а ночи преисполнены смертей, криков и кошмаров. Что бы ни случилось, знай — я тебя люблю, и вы трое — единственная причина, мешающая мне броситься под вражеский огонь, чтобы поскорее со всем этим покончить. Пиши мне почаще. Пусть ко мне попадают не все твои письма, но те, которые до меня доходят, подобны весне среди зимы, они — бальзам для моего сердца, мазь для моих ран, твои губы на моих губах.

Я тебя люблю. Всеми силами души, которые у меня еще остались.

Твой Жан Кантен

Немного подправив стиль, солдат второго года призыва Жан Кантен кладет карандаш на длинный фермерский стол. Неторопливо и тщательно складывает исписанные своим прилежным учительским почерком два листка бумаги и засовывает их в конверт, чудом оказавшийся здесь, на колпаке над камином. Смачивая языком тонкий слой засохшего клея, он на какой-то миг ощущает запах далекого школьного класса. «Попробую отдать письмо кому-нибудь из Красного Креста… Если меня не убьют. Интересно, отсылает ли кто-нибудь по почте письма, найденные на солдатских трупах?…»