Гость внутри - Алексей Гравицкий

Музыка взлетала и опадала, как легкая занавесь на ветру, цветы кружились, отбрасывали тени, что тоже принялись носиться в каком-то своем уже танце. Хаотичном и нервном.

«Ловушка», – сказал кто-то.

Алексей не стал оборачиваться, хотя ему показалось, что голос прозвучал откуда-то из-за спины, совсем рядом. Беляев почувствовал неприятный отголосок внутри. Цветы скукожились, уступая место теням, истлели. Тени носились теперь гордо и неистово, бешено и сумбурно. Музыка превратилась в набор звуков, какофонию, какая бывает, когда оркестр настраивает инструменты перед концертом.

Леша почувствовал, как по телу пробегает дрожь. Странная, несуразная, идущая словно бы изнутри. Тени вспыхнули черным пламенем. Огонь обрел форму коробки с откидной крышкой. Леша почувствовал, что его откровенно трясет. Такого тремора еще никогда не наблюдалось. Глючило уже совсем не прикольно. Вообще все происходящее напоминало ночной кошмар – необоснованно жуткий, совершенно беспомощный и абсолютно беспощадный. Алексею страшно захотелось проснуться, но не тут-то было.

Крышка ящика откинулась беззвучно, оттуда выскочил поток света, черного, как безлунная, беззвездная ночь. Потом свет этот налился фиолетовым, посветлел до ультрамарина, до нежной голубизны, что плавно перетекла в зеленый. Странный свет покинул ящик, не переставая менять цвета. Прошел по всему спектру, насыщенному до боли в глазах, до той поры, покуда не выгорел до первозданно-белого. На мгновение Леше показалось, что свет так и останется белым, но налившийся силой поток снова резко почернел, словно на белый лист посадили жирную черную круглую кляксу, что расползлась. Так, словно после яркого света дня глаз попал в полумрак подъезда и ослеп заплясавшим и растекшимся перед зрачком черным пятном.

Леша сощурился, а когда снова открыл глаза, поток света обрел получеловеческие очертания, но остался черным. Силуэт, казавшийся нереальным, божественным, сотканным из невозможного сочетания черного, белого, всякого, смотрел на Алексея пристально, словно оценивал возможного противника. Смотрел, хотя Беляев не видел глаз. Просто чувствовал этот взгляд.

Какофония в голове оборвалась пугающей тишиной, Леша вздрогнул. И тогда голову его разорвал смех, бесконечно долгий и пронзительный. Смех, в котором смешались залпы орудий и мерные удары маятника старинных настенных часов, крики умирающих и мерзкий треньк, издаваемый будильником, карканье ворона и женский смех, крик разбуженного петуха и соловьиные трели, и дикий кошачий мяв, и постукивание клавиш пишущей машинки, и рык рассерженного хищника, и шелест падающих на землю листьев, и завывание ветра в печной трубе, и треск сухих дров в камине, и рев взлетающего самолета, и… В этом смехе было все! Все, что есть в мире.

Силуэт поднял руку и погрозил Леше пальцем. Так поводят пальчиком молодые мамы перед носом провинившихся чадушек. Поводят и говорят строго и ласково: «Нельзя». Не сказав ничего, он только погрозил пальцем и растаял, оставив в голове Алексея невыносимый смех, пляшущий эхом в пустоте.

Беляев затряс головой, пытаясь выбросить из нее жуткие звуки, – не помогло, смех только усилился. Леша беспомощно ткнулся головой в диванную подушку, завыл. Рвал на голове волосы, молотил по ней кулаками, тыкался, тыкался, тыкался в диван. Кошмарные звуки не уходили. Наоборот, звучала в них теперь неприкрытая издевка.

И тогда Алексей упал на пол, распластался, зарывшись лицом в сброшенную подушку, и заплакал навзрыд…

…Смех прекратился минут через пятнадцать, растворился, как кусок сахара в стакане с горячим чаем. Близкий к помешательству Леша лежал еще какое-то время на полу, потом с трудом переполз на диван, сел. Тошнило. Беляев, превозмогая слабость в трясущихся ногах, поднялся и поплелся в ванную.

Из зеркала на него глянуло мокрое от слез, измученное лицо. В покрасневших глазах метался страх, усталость и отголоски боли.

– Все, Бляев, – сказал зеркалу Леша, поражаясь своему жалкому, дребезжащему голосу. – Хорош. Пора завязывать, а то так недолго и в ящик сыграть. В тот самый. Черный. Только вряд ли его кто-нибудь решит открыть. Ты, Бляев, на хрен никому не нужен. С этого дня никаких таблеток, никакой травки, и с никотином и алкоголем тоже поосторожнее.

Алексей поднял руку и погрозил отражению пальцем. От этого нехитрого движения внутри все перевернулось, неожиданно показалось, что это не он управляет отражением в зеркале, а оно, отражение, грозит ему пальцем! Беляев запаниковал. В голове кто-то злорадно хихикнул, и Леша только потом понял, что не в голове, а это он сам истерично риготнул. Это маленькое, ничего не значащее «хи-хи» стало первым шажочком заявившейся в гости истерики.

Кафель поплыл перед глазами, отражение в зеркале размылось навернувшимися на глаза слезами. Откуда-то изнутри, из глубин, зародился и попер наружу неприятный бессмысленный смех, вырвался на волю не то стоном, не то хохотом. Беляев бессильно повалился на пол.

Новый день оглушил Беляева свежей клубной новостью. Леша пришел, как всегда, довольно бодрым, ему казалось, что он теперь начал новую жизнь, родился заново, от этого на душе было весело, однако веселья не получилось. В поиске кого-то из своей компании наткнулся на Жорку.

Жорка был одним из представителей местного секс-меньшинства, чем гордился и что всячески выпячивал и демонстрировал со всех сторон. Впрочем, особенной оригинальностью он не блистал, потому как быть педиком или лезбиком, видимо, вошло в моду. Всяк трахающийся с себе подобным любыми правдами и неправдами старался это подчеркнуть. Жоржик, как именовали Жорку трахающие его мужики, был вечно канючащим, ко всем домогающимся типичным представителем гомосексуального мира. Кроме того, он любил позанудствовать во всеуслышание, называя это философствованием, что бесило Лешку еще больше.

– Привееет, протииивный, – протянул Жоржик мерзким фальцетом.

– Привет-привет, – отмахнулся Леша, пытаясь пробежать мимо, но не тут-то было.

– Лешенька, ты уже слышал, что произошло? – вцепился в беляевскую руку Жорка.

– Нет, – высвободился Леша. – А что случилось?

– Противный, какой же ты любопытный, – затянул Жора, и Беляев почувствовал непреодолимое желание закатать ему по морде.

Лешка снова попытался пройти дальше, но у Жорика на этот счет были свои планы. Педик снова повис на рукаве, Алексей высвободился мягко, насколько это позволяла врожденная неприязнь к педерастам.

– Куда бежишь, Лешенька? Погоди.

– Ну? Что еще? – чуть не прорычал Беляев.

– Так ты не слышал, что произошло?

– Нет.

– Хочешь узнать?

– Мне до лампочки, – обозлился Леша, разворачиваясь, чтобы уйти.

– Ты знаешь Сергея Олеговича? – быстро выпалил педик.

Беляев остановился. Сергей Олегович, а для него уже просто Серега, был нечастым гостем в клубе, зато одним из ближайших друзей Конрада.

– Знаю, и что? – не понял Беляев.