Хореограф - Татьяна Ставицкая

Не дождавшись сопротивления, продолжения игры, не приглашенный разделить внутренний диалог хореографа с воображаемым поэтом, мальчишка потерял интерес и поднялся. Он стоял у кромки воды, продавливая теплую песчаную жижу между пальцами ног. Заметив, что Марин его фотографирует, влез на валун и принялся позировать, принимая позы картинные, лики отрешенные. Наверное, уже представлял, как станет баловать снимками своих поклонников и удивлять «желтую» интернет-прессу. Он слонялся по пляжу, писал что-то своими длинными пальцами на плотном влажном песке. Поглядывал на Марина при этом.

Мальчишка был одновременно угловат и грациозен, искренен и смущен. И весь калейдоскоп эмоций и настроений, вся его живая, свежая и ломкая пластика с резко взлетающими руками, словно швыряющими восклицательные знаки в конце фраз, необыкновенно увлекли хореографа. Только ему хотелось чуть более длинных и медленных линий, уверенных точек в конце строки. Но линии были рваные, а точки – внезапные, на полуслове. Казалось, его конечности не сопрягались, а жили какой-то отдельной жизнью. Это настораживало Марина, как всякая попытка обмануть. Хореограф был убежден, что между движением рук человека и свойствами его натуры существует самая тесная связь. Движение рук – это жест, а жест – эмоционально-смысловое проявление личности. А для вокалиста это еще и часть профессии, исполнительского мастерства. Хореограф подмечал, как руки певцов управляют их голосом: внешний жест формировал внутреннее чувство лада, чувство музыкальной формы. Движение, считал он, создает ткань реальности. Тела – челноки… И этот необыкновенный малый ткал для него какую-то новую реальность. Своими необыкновенными руками он приручал Залевского. Хореограф подмечал, как менялись его жесты в зависимости от места. На пляже он словно стремился заполнить собой бескрайнее пространство – руки летали резко, хаотично, аритмично, а в доме его жесты становились более упорядоченными и содержательными, в них появлялась воля, энергия, направленность и смысл. Они содержали вопрос, иронию, мысль. Они включали щелчком, давали старт. Такими руками рассыпать бы жемчуга. Колдовать. Ласкать в конце концов. А не подкреплять ими свой рассказ про «град размером с крысиное яйцо».

Сам же Залевский ловил себя на скрещенных на груди руках, и никак не мог открыться. Ему казалось, что, если он ослабит защиту, разведет руки, в тот же момент чужой хаос ворвется в него, выпотрошит нутро и поселится там, как хищный зверек в объеденном остове жертвы.

– Почему ты меня все время снимаешь?

Марину почудилось в его вопросе кокетство.

– Я коллекционирую пластику, мимику. Ты мне очень интересен в этом смысле.

– Только в этом?

– Ну, не только, – усмехнулся хореограф. Ему нравилось дразнить парня, откровенно напрашивающегося, как Залевскому показалось, на комплементы.

Мальчишка, не дождавшись пояснений, спросил в лоб:

– А в человеческом смысле я тебе не интересен? Только в профессиональном?

Хореограф рассмеялся его трогательному дознанию, почувствовал закипающую веселую злость и отработанным приемом перекинул истца через голову. Приземлившись на ноги, тот рассвирепел и бросился на Марина. Упредив движение противника, Залевский выбросил вперед руку и остановил его ладонью. И вдруг мальчишка накрыл его кисть своей рукой – прижал ее к сердцу. Это была совсем не та реакция, которую ожидал Марин, и он по инерции повторил трюк. Его охватил азарт! Ему казалось, что этот человек наконец-то в его власти. Мальчишка сорвался в немую истерику. Каждый его наскок хореограф, забавляясь, превращал в трюк. Наслаждался своей властью, своим физическим превосходством над ним, над его телом, испытывая чувство сладкой мести. Только старался не смотреть ему в лицо, потому что заметил, что у парня стал слегка косить глаз. Кажется, он распсиховался. Злился, но не отступал, словно щенок, вцепившийся в брючину. Опасаясь, что мальчишка всерьез завелся, что все это может закончиться плачевно, хореограф сгреб его в охапку и отнес в море.

– Остынь!

Парень неловко плюхнулся в воду, вынырнул и, не оглядываясь, поплыл прочь от берега. Этот неожиданный и, казалось бы, немотивированный всплеск злости насторожил Залевского. Что он сказал или сделал такого, что могло обидеть? Или не сделал? Не сказал? Чего он ждет от Марина? Каких «человеческих» проявлений? Нет никаких абстрактных человеческих! Он не знаком с абстрактным человечеством. В его жизни все предельно конкретно. Есть определенные чувства, которые возникают у одного человека к другому, считал он, и продиктованные этими чувствами отношения! Вопрос только в том, готов ли один принять чувства другого, готов ли к отношениям. Совпали два человека в чувствах или нет. И, похоже, у них – все наперекосяк. Он, может быть, тоже хотел знать, как парень относится к нему, что чувствует, но полагал, что некоторые вопросы не следует задавать. Надо дать ситуации дозреть, и тогда ответ станет очевиден.

Расстроенный Залевский брел вдоль берега и вдруг застыл над взрывшей песок надписью:

«Я немножко счастлив?»

Эти слова, их смысл, несомненно, имеющий отношение к нему, и глубокий изогнутый окоп вопросительного знака привели Марина в смятение. Раз за разом пробегал он взглядом слова и увязал в этом знаке. Неужели он все испортил? Зачем ему понадобилась демонстрация собственного превосходства и бездумная попытка унизить парня? Что на него нашло? Нет, ничего такого у него и в мыслях не было! Или было? Да он просто играл с ним! Забавлялся. Увы, забавы сильных часто оборачиваются унижением слабых. И теперь этот волнующий субтитр выглядел полноценным кадром – напрасным шрамом, процарапанным на теле их общей Индии. Он упустил возможность ответить на этот вопрос, и вообще, он, похоже, упустил что-то важное и тонкое в их отношениях. Они оба могли бы испытать невероятное блаженство от взаимопроникновения – физического, психологического, духовного, а вместо этого он напоролся на надменную независимость юнца вкупе с неврастенической требовательностью.

Марин опустился на колени и тщательно выровнял песок ладонью. Он бездарно пропустил свой ход. Смотрел на свои руки. Вот они, его руки – сильные, умелые и ласковые. И в них нет ничего. Несколько минут назад этот человек уже был в его руках и даже не вырывался, как будто вдруг поверив в несущие его руки, доверившись им, но Залевский выбросил его в море, как щенка-выбраковку.

Хореограф обернулся и увидел, что мальчишка заплыл слишком далеко. Псих, разнервничался он. Это при его-то фобии! Где этот его инстинкт самосохранения? Детская месть: я умру – вы пожалеете! Он знал, что Аравийское море ведет себя, как океан. Очень сильно затягивает отходящая волна. Необходимо все время чувствовать дно под ногами. Куда его понесло? Что за нервный припадок? Придется как-то возвращать. Ах, да! Он же не терпит насилия… Но хорош был бы хореограф, если бы не смог совладать с психанувшим мальчишкой! Вот только излюбленные приемы в этом случае, пожалуй, не годились. Они вызывали стойкое сопротивление и нешуточную обиду.

Море сделалось неспокойным, увлекало свою добычу все дальше от берега. Залевский почти летел, мощно рассекая руками захлестывающие волны, боясь не успеть, потерять из виду и вообще потерять. Но ему удалось – он догнал беглеца. Молча плыл рядом, потом обогнал и развернулся к нему лицом. Увидел его покрасневшие глаза. От соленой воды? Или он плакал? Вспомнил глупо пропущенный жест – его ладонь, прижатая мальчишкой к сердцу. Как же так? Неужели ему в тот момент важнее было отыграться? Все-таки внутренняя борьба – самый травматичный вид единоборств.