Степной ужас - Александр Бушков

Вот эта самая старая история и пронеслась в голове у Ануфрия. И появилась сумасшедшая надежда поправить дело…

Парамон со штуцером хоронился за тем же деревом – ждал команды хлопнуть офицеров. Ануфрий ухватил его за широкое плечо, выдохнул:

– Парамон, останови его!

В голове у него крутилось одно: у телеги колеса, и у броневика колеса, может, колеса – это всегда колеса, к чему бы ни присобачены?

Парамон глянул на него колюче:

– А я-то с какого боку?

– Парамон, останови его! – сказал Ануфрий прямо-таки умоляюще. – Ты же можешь! Ведь одолеют они нас, сволочи, в тайгу бежать придется – деревню точно пожгут…

– Уж это точно… – проворчал Парамон.

Отложил штуцер и вытянулся на земле, на сухой хвое, упершись локтями, чуть приподнявшись, неотрывно уставился на дорогу – по ней все так же неторопливо, чадя дымком, катил броневик, а по обе стороны дороги сторожко шли цепями казаки с солдатами. Ровным счетом ничего он не делал, и губы не шевелились – но смотреть на него Ануфрий не мог, он и сам потом ничего не сумел объяснить, одно говорил, пожимая плечами: «Черт его знает… Лицо у него стало такое, что смотреть не хотелось. Хищное, что ли…» Причем рассказывал редко, далеко не каждому. С моим отцом они были с детства особенно дружны, вот и рассказал чуть погодя под самогонку (отец тогда был молодым неженатым парнем, в стороне не остался, лежал с дедовым ружьем за сосной по ту сторону дороги).

Явственно долетел скрежет, противный металлический хруст – и броневик встал как вкопанный! Двигатель буквально взвыл – видимо, водитель сгоряча дал полный газ. Есаул оглянулся, но своих не остановил, и они продолжали продвигаться вперед. С двух сторон распахнулись броневые дверцы, выскочили двое без фуражек, в кожаных куртках, бегали вокруг застрявшего броневика, осматривали колеса – наверняка так же удивленно и безрезультатно, как Африкан и зеваки у телег. Судя по жестикуляции, ничегошеньки не могли понять – не было никаких препятствий, никаких внешних следов поломки, но броневик ехать отказывался, колеса застопорились…

В конце концов те двое залезли обратно, видимо, делились недоумениями с теми, что остались внутри. А очень быстро бой начался. Партизаны дали залп, застрочил их пулемет – и несколько колчаковцев повалились замертво, в том числе кувыркнулся и есаул – Парамон его достал с первой пули. Остальные проворно залегли. Ануфрий наблюдал в бинокль за вторым офицериком, сопляком. Тот, сразу видно, пребывал в полнейшем обалдении и не пытался хоть как-то командовать.

Стреляя из-за деревьев, наши подшибли еще несколько колчаков, а сами никакого урона не понесли, засели, надежно укрываясь за деревьями, а вот колчаковцы оказались на открытом пространстве, где их щелкать, хоть залегших, было не в пример легче. Обоих пулеметчиков до того, как они успели залечь и вставить ленту, положили Парамон и еще кто-то, а замены у колчаковцев не нашлось – с пулеметом нужно уметь обращаться, это не винтовка, с которой гораздо легче…

Очень быстро колчаковцы сообразили, что положение у них хреновое, да вдобавок никто ими не командует. Не было даже нужды выцеливать офицерика-сопляка, он все равно никаких приказов не отдавал, лежал как колода, разве что время от времени палил по тайге из нагана, что было совершенно бесполезно. И они без всякой команды начали помаленьку отступать к своим коням и повозкам, ползли, как раки. Кое-кто вскакивал, чтобы ловчее было смываться, – и тут же получал пулю.

Тут по сигналу Ануфрия им в тыл ударила наша кавалерия – имелась и такая. Вообще-то все партизаны частенько ездили верхами, но была и форменная кавалерия. Пусть всего одиннадцать человек, но коней им подобрали лучших в деревне, все на войне служили именно что в гусарах и драгунах, у каждого имелась либо казацкая шашка, либо сабля-драгунка, а у двух еще и захваченные у казаков пики. Чем не кавалерия? У колчаковцев и такой не было, все они оказались в пешем строю.

Первым делом наши порубали коноводов, и казачьи кони кинулись врассыпную (потом наши всех переловили). Возницы не рыпались, кто залез под повозки, кто тянул руки вверх – ну конечно, в возницы определяли самых никудышных солдатиков. Потом кинулись на пеших. Хоть и изрядно уступали им числом, кавалерийская атака на пеших – штука очень неприятная.

И колчаковцы запаниковали, стали вскакивать, метаться, бежать в ту сторону, откуда пришли. Ануфрий велел прекратить огонь, чтобы ненароком не задеть своих, а там и поднял партизан в атаку.

Разгром был сокрушительный. Наши потеряли убитыми семерых (в том числе трех конников), а колчаков положили штук тридцать. С десяток, в том числе и офицерика, взяли в плен. Остальные кинулись бегом. Их особо не преследовали, разве что постреляли и срубили еще с десяток. Тем, кто унес ноги, предстояло тащиться на своих двоих без малого тридцать верст до уездного города – и черт с ними, скатертью дорога…

Броневик? А с ним церемониться не стали: на кой черт нашим был в хозяйстве броневик? Водить его никто не умел, а горючего для него в наших местах взять неоткуда. Из него открыли пальбу из револьверов через бойницы, но никого не задели. В деревне был динамит: его партизаны взяли при налете на прииск и прихватили на всякий случай, вдруг пригодится. Вот и пригодился. Ануфрий сгонял за ним в деревню конного. До войны один из наших как раз работал на том прииске и со взрывчаткой обращаться умел. Подползли трое и динамита заложили, не жалея, все равно девать его было решительно некуда. Громыхнуло на совесть, броневик аж приподняло, он шлепнулся набок. Те трое, что в нем были, остались живы, но побило и оглушило их качественно. Вытащили и пустили в расход. Остальных не тронули. Офицерик трясся как овечий хвост, выглядел так жалко, что ему только заехали по зубам пару раз. Сняли со всех сапоги, забрали, само собой, у казаков шашки – и побрели они пешедралом под свист и улюлюканье наших прямиком в уездный город.

Больше в наши края колчаковцы не совались, им стало уж совсем не до нас. А через пару месяцев красные их вообще прогнали на восток. А к Парамону боязливого уважения только прибавилось. Эту историю, как и прочие истории о нем, долго украдкой рассказывали, а во всех подробностях мне ее рассказал отец, когда мне было лет пятнадцать. Пришли к нему тогда двое таких же бывших партизан, сели за самогонку, пошел разговор о партизанских временах. Посадили и меня с младшим братом за стол (нам, конечно, не наливали), вот отец и рассказал. А те двое его поддержали, мол, в точности всё так и было. Парамон тогда был жив, он умер в тридцать восьмом, уже в очень преклонных годах, я тогда уже уехал из деревни доучиваться в тот самый уездный город, что при Советской власти стал райцентром…

Интересно получается, правда? Крестьянская телега и броневик – как говорят в Одессе, две большие разницы. Но на них подействовало одно и то же… У нас никогда не говорили «колдовство» и уж тем более «заклинание». Говорили главным образом «наговор». Или так: «Пустил он что-то такое».

А если подумать, ничего удивительного. Вот если бы Парамон своим наговором на мотор подействовал, было бы, я думаю, гораздо удивительнее. А колесо и есть колесо, что у телеги, что у броневика… Верно? Вот видите…