Правда о штрафбатах. Как офицерский штрафбат дошел до Берлина - Александр Пыльцын

Этот период формирования и обучения несколько затянулся. Естественно, за это время завязались более тесные отношения и связи с местным населением. Да и не только с местным. Оказалось, что невдалеке был расположен аэродром, а около него базировался БАО (батальон аэродромного обслуживания), основным солдатским составом которого были девчата.

Помню, в один теплый весенний день вдруг на дороге, почти в центре села, прогремел взрыв. Как оказалось, это оттаявшая земля обнажила давно установленную немецкую противотанковую мину. И на нее наступила копытом лошадь, везущая «не хворосту воз», а целую повозку артиллерийских снарядов. Удивительно, как они не сдетонировали, а то солдат-возничий не отделался бы простым ранением. Конечно, этот взрыв вызвал переполох, но в результате наши походные кухни за счет погибшей лошади получили возможность увеличить калорийность солдатских блюд. А мой ординарец Женя (никак не вспомню его фамилию) тоже успел отхватить солидный кусок жирной конины. Будучи неплохим кулинаром, он сумел с активным участием хозяйки нашего жилища, щедро снабдившей его бульбой, цибулей и какими-то сухими пряностями, приготовить вместительный казан вкуснейшего по тому времени жаркого.

К импровизированному ужину, конечно, пригласили соавтора этого блюда, хозяйку с ее малышней, а Женя, с моего разрешения – еще и знакомых ему солдаток из расположенного недалеко БАО – батальона аэродромного обслуживания. Все были довольны, хвалили кулинара, особенно аэродромщицы. Видимо, паек у них был не как у летчиков, а поскромнее. Зато как их, бедных, тошнило и «выворачивало», когда они узнали, что это конина, да еще от той подорвавшейся лошади! Непривычны еще были к фронтовой экзотике.

Вообще за столь продолжительное время нашего пребывания в Городце были и свидания, и танцы вечерами. Частенько, когда надвигались сумерки и боевая подготовка прекращалась, по чьей-нибудь инициативе в большой хате, а то и во дворе устраивали хоровое пение. Песня на фронте, если ей находится место и время, да еще не по команде, как-то особенно проникает в души. Она очищает их от многого негативного, что скапливается за ох какие нелегкие дни боевые, когда жизнь человеческая висит на таком тоненьком волоске, а душа исковеркана видением множества смертей твоих друзей…

А как самозабвенно пели в такие минуты! Ведь не было ни дирижеров, ни хормейстеров, но откуда-то появлялись и тенора, и басы, первые и вторые голоса, и так слаженно они звучали, так мощно и многоголосно, даже почти профессионально, что внутри хаты и около нее собирались местные жители и слушали эти импровизированные концерты со слезами благодарности.

Белорусских песен не пели, знали только плясовые «Лявониху» да «Бульбу буйну, бульбу дробну». Зато украинские про Дорошенко и Сагайдачного с их «вийськом Запоризьским», да про «Зеленый гай, густесенькый», где «вода як скло блыщить», да еще «Ой ты, Галю» – в репертуаре были всегда. Но больше всего любили раздумчивые русские песни, например про Ермака («Ревела буря»), в которой с каким-то особенным чувством произносились слова: «и пала грозная в боях, необнажив мечей, дружина…» Чаще других запевали любимую чапаевскую, из известного всем фильма: «Ты добычи не добьешься, черный ворон, я не твой», а особенно – «Бежал бродяга с Сахалина» и «Славное море, священный Байкал». Наверное, эти песни как-то отвечали тому состоянию души, которое было у штрафников…

Во время формирования в Городце столько песен перепели, а местные девицы своими чистыми, звонкими, высокими голосами так их украшали! Все это настолько сближало, что и танцевальные вечера, и свидания, чего греха таить, заканчивались иногда почти свадьбами. Пусть и не настоящими, но уж что было, то было. Жалостливые были женщины, и сами натерпевшиеся, и мужчин, которым один Бог знал, сколько жизни оставалось, жалели…

Поэтому, когда поступила команда срочно грузиться в железнодорожный эшелон, можно себе представить, сколько слез было пролито, и не только девчатами. Плакали и старушки, привыкшие к физической помощи молодых, здоровых мужчин и сожалевшие об утрате той сердечности, которая сложилась в общении с нашими непростыми бойцами.

…Погрузка шла слаженно и довольно быстро, так что к вечеру эшелон уже отправился в путь по восстановленной железной дороге. Оказалось, почти с правого фланга нашего фронта мы должны были переместиться на его левый фланг, то есть на самый юго-запад освобожденной части Белоруссии. Ехали сравнительно быстро, как позволяли только недавно восстановленные рельсовые пути. Я заметил два оригинальных приема, какими немцы разрушали железнодорожные пути.

Один – когда каким-то устройством, вроде гигантского плуга, смонтированного на прицепленной к паровозу платформе и опущенного на полном ходу между рельсами, каждая деревянная шпала ломалась этим «шпалоломом» пополам, как спичка. И так на протяжении сотен метров.

Другой – когда тоже на ходу, каким-то приспособлением, закрепленным свободно на головке одного рельса, вся колея поднималась вертикально, «на попа» и становилась похожей на огромный штакетник, длиною в несколько километров.

Вначале мы следовали через Гомель, Речицу, Калинковичи. Затем уже наш путь лежал по Украине, через Овруч, Сарны и до Маневичей. Дальше железнодорожное движение еще не было восстановлено, и нам пришлось уже в пешем строю в течение двух суток пройти более 100 километров по тем территориям Белоруссии, которые называли Пинскими болотами, в район украинского городка Ратно, еще находившегося за линией фронта. Оказывается, 1-й Белорусский фронт своим левым флангом упирался в северо-западную, Полесскую часть Украины.

Там нас поставили в оборону на реке Выжевка, где мы сменили какой-то гвардейский стрелковый полк. Сама река была невелика, но ее низменные болотистые берега образовали почти километровой ширины заболоченную нейтральную полосу. Окопы, где нам предстояло держать оборону, нашими предшественниками были отрыты, наверное, еще зимой, но были добротными, полного профиля и с достаточно хорошо укрепленными стенами. На некоторых участках даже были устроены крепкие, «в три наката», землянки…

Так мы оказались в составе 38-й гвардейской Лозовской стрелковой дивизии 70-й армии. Теперь нашим командующим армией стал уже не Горбатов, а генерал-лейтенант, вскоре ставший генерал-полковником, Попов Василий Степанович.

Оборона севернее Ковеля. Разминирование и минирование. Как подрываются на минах. Первое ранение, медсанбат. Разоблачение «хитрецов». Начало операции «Багратион». «Языки». Подготовка к наступлению

Итак, во второй половине мая 1944 года наш батальон передислоцировался в район, близкий к еще занятому немцами г. Ратно (Северная Украина), что севернее тоже украинского, более крупного и тоже еще не освобожденного города Ковель. Как писал маршал Рокоссовский в своих мемуарах «Солдатский долг», «левое крыло Первого Белорусского фронта уперлось в огромные Полесские болота».

Там мы сменили в обороне на реке Выжевке какую-то часть, переброшенную на другой участок фронта. Наша 1-я рота, в которую был включен и я, встала на правом фланге батальона. Командовал ротой капитан Матвиенко Иван Владимирович, а его заместителем был энергичный, еще совсем молодой (всем нам, взводным, было тогда едва за 20 лет) старший лейтенант Янин Иван Егорович, хотя всем он представлялся Георгиевичем. Мой взвод именовался третьим и потому расположился на левом фланге роты. Справа от нас занял оборону второй взвод во главе с лейтенантом Усмановым Фуадом Бакировичем, «башкирином», как упорно он себя называл, и которого мы звали просто Федей. Первый взвод возглавлял лейтенант Дмитрий Иванович Булгаков. Оба они были старше на 2–3 года нас с Иваном Яниным.