Доктор Вишневская. Клинический случай - Андрей Шляхов

— …Обоснование диагноза напишите сами, а я его подтвержу.

Доцент Вишневская — стерва, это да. Но «топить» она никого не собирается и писать о том, что, дескать, пришла я такая умная, перечеркнула все, что до меня было сделано и поставила правильный диагноз, не станет. Коллеги, как и положено умным врачам (а что, разве бывают глупые врачи?), заподозрили болезнь холодовых агглютининов и пригласили иммунолога для подтверждения диагноза. Иммунолог пришла и подтвердила — все правильно, верной дорогой идете, товарищи! Двадцать пятая клиническая больница — это вам не какая-нибудь «кузница здоровья», а современное лечебное учреждение, оснащенное превосходной аппаратурой и не менее превосходными кадрами.

— Анна Андреевна, я, наверное, попрошу вас прочитать нашим врачам несколько лекций, — вдруг надумала Надежда Даниловна. — Освежить знания никогда не мешает.

— Не вопрос, Надежда Даниловна. Любое количество, которое только больница в состоянии оплатить, хоть весь курс клинической иммунологии. — Читать лекции даром было не в правилах Анны, тем более, что она именно читала лекции, а не зачитывала главы из руководств и учебников. — Готовьте договор, как подпишем — так сразу и начнем. Только с одним условием — чтобы посещение было сугубо добровольным, из-под палки никого не загонять. У меня сердце разрывается, когда я вижу, как кто-то мается на моих занятиях.

Смирницкая и Стокинова переглянулись. У Вишневской есть сердце? Вот так новость! Да оно еще и разрывается?! Ох, да в это просто поверить невозможно!

— Да, конечно, учиться из-под палки нельзя, — согласилась Надежда Даниловна.

— Еще как можно! — возразила Стокинова. — Я, например, мечтала стать актрисой, бредила театром, ходила в студию при Центральном детском театре, в ту самую, где Андрей Миронов когда-то учился, а отцу моему хотелось, чтобы я пошла по его стопам. Уж как меня дома обрабатывали — вспомнить страшно! Актерство — это богема, алкоголизм, разбитые судьбы. Я сдалась и поступила на лечфак третьего меда. Училась из-под палки, «через не могу» и «не хочу», а потом втянулась понемногу. Диплом без троек!

«Лучше бы все-таки было пойти в актрисы, — подумала Анна. — Плохой актер может настроение ненадолго испортить, не более того, а такой врач, как ты, Тамара, угробит и не поймет, где ошибся».

— Я непременно скажу ее сыну, что правильный диагноз в первую очередь установлен благодаря вам, Анна Андреевна, — пообещала начмед, когда они с Анной вышли из отделения.

— Не утруждайтесь, — нисколько не кокетничая, ответила Анна. — Что мне проку с начальника окружной медицины. Был бы он заместителем министра — тогда другое дело.

— Так, может, еще станет. Он молодой, сорок два года, кажется.

— Пока станет — сто раз забудет.

— Это так, — Надежда Даниловна вздохнула глубоко и прочувственно. — Добра вообще никто не помнит.

— А зачем? — едва заметно, уголками губ, улыбнулась Анна. — Хватит и того, что добрые дела улучшают карму или хотя бы настроение тому, кто их делает.

Обходы доцента Вишневской заведующий кафедрой иногда называл «летучками», намекая на то, что проходили они крайне быстро, на лету, а иногда «обскоками». Прыг да скок, вот и весь обскок, то есть — обход.

Сам Аркадий Вениаминович, выходя раз-другой в месяц на свой профессорский обход (своим посещением он удостаивал только «самое профильное» аллергологическое отделение, во все остальные нога его ни ступала никогда), обставлял это дело с присущей своему статусу солидностью.

С родной кафедры забирались все курсанты и большинство сотрудников, у которых не было «крайне срочных дел», иначе говоря — благовидного предлога. Шли в отделение. Аркадий Вениаминович, важно выступая впереди, рассказывал на ходу нечто познавательное — говорил об исследованиях, проводимых на кафедре, вспоминал какие-то эпизоды из своей практики, под очень хорошее настроение мог рассказать анекдот-другой.

В аллергологии к свите добавлялись заведующая отделением, все врачи и все ординаторы. «Разве профессорский обход вам не интересен?!», — картинно удивлялся Аркадий Вениаминович, если кто-то из отделенческих докторов, не понимая собственного счастья, пытался увильнуть.

Разумеется, ни в одной из палат, такая кодла, то есть — свита, не помещалась. Голова втягивалась внутрь, а хвост оставался в коридоре. В этот момент можно было тихонько улизнуть по своим делам на час-полтора. Потом рекомендовалось возвращаться, поскольку Аркадий Вениаминович в конце устраивал в коридоре нечто вроде брифинга, во время которого попутно сверял количество народа в свите. Горе было тем, кого он уличал в манкировании своим обходом! Обычно это рисковали делать отделенческие врачи и ординаторы, кафедральные сотрудники, вместе с курсантами, доблестно отбывали от первого мгновенья обхода до последнего. Аркадий Вениаминович запоминал «сачков» надолго и при каждом удобном случае, будь то заседание КИЛИ[22]или обычная утренняя конференция, на которую вдруг вздумалось ему прийти, выговаривал, «топил», задавал каверзные вопросы, короче — отыгрывался. И непременно вставлял свое коронное, укоризненно-снисходительное: «Вот если бы вы посещали мои обходы, то знали бы…». Если бы, да кабы, да во рту росли грибы, тогда бы был не рот, а настоящий огород. Научиться чему-нибудь на обходах Аркадия Вениаминовича было тяжело хотя бы потому, что нечему там было учиться.

Усевшись возле кровати больного, Аркадий Вениаминович обстоятельно и как-то вкусно представлялся, перечисляя все свои регалии, а затем просил всех выключить мобильные телефоны, а лечащего врача «доложить историю». «Докладывать» в представлении Аркадия Вениаминовича означало зачитать всю историю болезни, от корки до корки, ну, может какие-то похожие друг на друга ежедневные записи дозволялось пропустить. Где-то на десятой минуте чтения все, кроме докладчика и самого Аркадия Вениаминовича впадали в сонное оцепенение. Больные, так просто начинали похрапывать, с них-то какой спрос? Аркадий Вениаминович слушал внимательно, время от времени поднимая кверху указательный палец и говоря: «О!». Это случалось как во время доклада анамнеза, так и во время зачитывания анализов или чтения записей, оставленных консультантами. Никто, кроме, разумеется, Аркадия Вениаминовича, не понимал, почему именно здесь надо сказать «О!». Никто не понимал, но никто и не спрашивал. Какая разница? Главное, чтобы обход скорее заканчивался.

По окончании доклада свита немного оживлялась (близок, близок конец!), а Аркадий Вениаминович приступал к расспросу больного. Поговорить он любил и оттого интересовался всем, а не только тем, что имело отношение к болезни. С другой стороны — а кто знает, что имеет отношение к болезни, а что нет. Поговоришь с человеком вдумчиво, не торопясь, и узнаешь, что-то такое, что может быть полезно. Вдоволь наговорившись и наслушавшись, Аркадий Вениаминович просил больного (или больную) раздеться и внимательно выслушивал сердце и легкие. Только сердце и легкие, живот он никогда не пальпировал, в горло не заглядывал, зрачками не интересовался. Сердце и легкие — ничего больше.