Ядерная ночь. Эвакуация - Артем Рыбаков

— А что охрана? Пустили бы вперёд молодых и пока охраннички с ними бы вошкались, мы бы их всех положили. Сам же говорил — нахлебники нам не нужны.

— Ну… Тогда шатию-братию выводим с собой и через пару дней уже поконкретнее сработаем. Пошли, чего встал?

— Слышь, Геннадьич, осмотрю я эту халупу получше. Что-то на душе неспокойно. А с такими сторожами…

— Ладно, смотри, я подожду тут.

Хруст стекла возобновился.

«Так, куда ты пойдёшь первым делом, друг мой ситный? — Я постарался представить расположение помещений столовой. — Ага, пошёл в левое крыло. Наверное, окна проверит и боковой выход на веранду».

— Шеф, подстраховать не хочешь?

— Да что тебе рэмбы всякие мерещатся?

— Рэмбы не рэмбы, а от знающих людей я про наших спецов такие истории слышал — ночью в сейфе спать будешь, чтоб голову не потерять.

— Ладно, прикрою, коли ты такой боязливый.

«Так, шаг, ещё один… — я жадно вслушивался, прикидывая, где находятся противники. Дело вступало в активную фазу. — Так, Денис этот стоит сейчас прямо напротив заблокированной двери… Плохо, что я не знаю, чем он вооружен. Хотя… Если он упоминал, что к нам на разведку с волыной ходил, — у него пистолет… Ещё шорох… Характерный щелчок „калашовского“ предохранителя… Ну да, у них же „Сайга“ есть! Он рядом… Точно! Окошко раздачи! Видел его, когда спускался. Оно рядом, за небольшим выступом стены…»

— Я готов!

«Точно, у окошка!»

— Ой! Геннадьич, ты что, охерел?! — в щелястой двери мелькнули полоски яркого света. «Он что, фонарь включил?»

— Андрюха, стреляй! — крикнув, я метнулся к окошку, не забыв, впрочем, приоткрыть рот — «Калашников» в закрытом помещении по ушам бьёт — будьте-нате! Даже «пятёрка»…

Андрюха не сплоховал — загремели короткие, отсекаемые умелой рукой очереди, зазвенели, прыгая по кафельному полу, гильзы. С той сторону прошиваемой пулями двери раздался короткий, полный боли вопль — попал морпех! Попал!

Рванул на себя дверцу, успев помолиться, чтобы она не была заперта. Хотя какой там — я даже перестарался, оторвав её от верхней петли. Фонарик в левую. Включить. В ярко-белом (как-никак восемьдесят люмен) луче заметил съежившуюся на полу фигуру человека, панически зажимающего уши. Рядом, на поблёскивающем осколками стекла полу, — «Сайга».

— Не двигаться, сука!

«Хотя чего я ору? Он меня сейчас не услышит!» — Рыбкой проскользнув в окошко, кувырком подкатываюсь к главарю бандитов и ударом обеих ног отбрасываю его подальше от оружия. Нечленораздельно мяукнув, Геннадьич отлетает на пару метров.

Распахивается дверь, ведущая на улицу, и в проёме появляется тёмный силуэт, вскидывающий руки в характерном жесте персонажа полицейских боевиков.

«А вот хрен тебе!» — лежа на спине, даю короткую очередь, и соня-караульный складывается в поясе и валится на пол.

— Камчатка, чисто!

— Вижу, командир! — отзывается Андрей.

Снаружи донеслось несколько выстрелов, потом длинная очередь… Ещё одна… Два выстрела из пистолета… И ещё одна очередь… «Всё — смена магазина», — отметил я краем сознания.

— Бес! Бееес! Товарищ капитан!

«Надо ответить, а то ребята с перепугу и по неопытности могут глупостей наделать…»

— Здесь я! Всё в норме! — насколько можно громко крикнул я, остановившись над телом парня, застреленного в проходе. «Что тут у нас? „Макаров“? — Я выщелкнул магазин. — Тьфу ты! Травматик! — верхний патрон чернел округлостью резиновой пули. — Да уж, налицо иллюстрация к пословице о ноже в перестрелке…»

— Командир, один «двухсотый», а второй, судя по запаху, обделался!

— Ага, сейчас посмотрю, а ты дверь покарауль.

— Фонарь возьму?

— Бери! Законный трофей!

* * *

Назвать пробуждение Германа Геннадьевича приятным мог только законченный извращенец-мазохист! Первым фактором, если не считать головной боли и ломоты во всём теле, стал запах свежих испражнений. Причём некоторые признаки подсказали Голованову, что с ним случилась позабытая со времён раннего детства неприятность… Он попытался сесть и проверить, так ли это, но попытка не удалась — руки были притянуты жёсткой верёвкой к какой-то непонятной железке, рассмотреть которую в царившем в помещении полумраке не получилось. Вспомнить, что с ним приключилось, не удалось. Последнее, что отпечаталось в памяти, — крик Дениса, когда он решил помочь Савельеву осмотреть помещение и включил большой переносной фонарь, потом раздался адский грохот, что-то ударило его в спину… И всё!

Саднило лицо и кисти рук, голова гудела, как чугунок, и ещё противно зудело в паху. «Да что же это такое? Неужели вояки действительно на нас напали и за пару минут уделали всех?»

В армии Голованов никогда не служил, отделавшись военной кафедрой, а потому многочисленные рассказы о крутых берсерках, которых до сих пор выращивают в отдалённых местностях на радость доморощенной военщине, считал если и не байками, то некоторым преувеличением. Внезапное нападение на него в закрытом и охраняемом помещении не вписывалось в его картину мира. Сыграло свою роль и то, что довольно значительную часть информации о том, что ему предстоит сделать после наступления «Конца света», Голованов получал из голливудских фильмов и книг авторов модных боевиков. Следя за тем, как на экране затурканный клерк с лёгкостью расправляется с толпой вооружённых громил, Герман всегда отождествлял себя с таким героем. А вот сейчас отчего-то припомнился разговор с одним бывшим воякой, заведовавшим охраной в банке, где Голованов был членом наблюдательного совета. Лет пятнадцать прошло с тех пор, а вот поди ж ты, вспомнил… На банкете, посвященном какой-то знаменательной дате, полковник-отставник, до того момента почитавшийся Головановым за «тупого сапога», оказался его соседом по столу. Где-то между «третьей» и «шешнадцатой» завязался разговор, и вояка в какой-то момент сказал: «Вы, гражданские, всё время забываете, что перед тем, как научить нас командовать, нас учат подчиняться. И ещё нас учат быть готовым ко всему — тяготам, лишениям, смерти. Не всех учат хорошо, и не все хорошо учатся, но это темы не меняет!» Но понять, к чему подсознание извлекло из своих недр именно этот эпизод, Герман не успел — сперва он обострившимся в темноте слухом засёк быстрые шаги, потом оглушительно лязгнул замок — и дверь в комнату открылась. По глазам Голованова ударил яркий луч фонарика, и он попытался отвернуться, насколько позволяли связанные руки.

— Трубач, можно забирать — клиент уже ножками сучит и башкой вертит! — Звонкий молодой голос отразился от голых бетонных стен, вызвав у пленника приступ головокружения.

— Ну и вонища! — откликнулся, очевидно, этот самый Трубач, причём голос его показался Герману Геннадьевичу смутно знакомым. — Такого к командиру везти нельзя! Эй, гроза Твери и окрестностей! — Жёсткий мысок армейского ботинка чувствительно ткнулся Голованову в бок. — Вставай! Но учти, будешь вести себя неправильно — трындюлей отсыплю от всей моей широкой интеллигентской души! Усёк?