Любовь в настоящем времени - Кэтрин Хайд

И где, интересно, учителя? Хоть один. Вообще-то я их не очень люблю, но сейчас они бы мне пригодились.

Ведь эти ребята меня даже не знают. За что же они так со мной? И как мне это прекратить?

Интересно, помнит ли хоть кто-нибудь из тех, кто столпился за моей спиной, лицо своей мамы, полное радостной любви? Или я тут один такой?

Однако пора бы уж начать дышать.

Как бы я себя повел, если бы рядом была Перл? Стоило мне об этом подумать, как я прекратил сопротивляться и уже не пытался вдохнуть. Я просто лежал, почти как мертвый, и мне требовалось гораздо меньше воздуха. Наверное, большому мальчишке надоело просто так сидеть на мне, он встал и ушел.

Лежу на полу, пыхтя и отдуваясь. Приступ астмы так и не случился. А если бы я вовремя не вспомнил Перл?

Тут кто-то трогает меня за плечо, и я слышу девчоночий голос:

— Держи. — Очки оказываются у меня в руке.

Надеваю. Рядом со мной ничем не примечательная девчонка, но я уже знаю, что в ней больше всепроникающей любви, чем во всех остальных.

— Спасибо.

Оглядываюсь. Оказывается, на меня напали четверо. Все куда здоровее меня. Наверное, именно тогда я впервые осознал, насколько мал. Все четверо хихикают, а один еще и показывает мне кулак. Потом вся компания срывается с места и исчезает за углом.

Я их никогда прежде не видел, но они рады сделать мне больно.

Вспоминаю слова Митча насчет разных рас. «А ты привыкай», — сказал он. Интересно, что бы он сейчас мне посоветовал?

На четвертом сеансе психоанализа докторша мне и говорит:

— Так кому от меня требуется помощь? Вам или Леонарду?

Наверное, в моем исполнении ее слова звучат более саркастически, чем на самом деле. Может, и вопрос-то вовсе не был риторическим и она всерьез рассчитывала на разумный ответ.

— В этом-то все и дело, — говорю. — Разве не видите? Я возлагаю на себя вину за все те сложности, с которыми сталкивается Леонард. Его проблемы становятся моими.

— А свои собственные затруднения у вас имеются? Хоть одно?

Лицо у меня, наверное, стало глупее некуда.

Докторшу зовут Изабель. Ей под пятьдесят. Волосы зачесаны назад, хоть и не прилизаны. На ней жакет и юбка. Одна нога закинута на другую. Когда она меняет позу, слышится отчетливый шорох чулок.

«До чего похожа на Барб!» — внезапно приходит мне в голову. Вероятно, поэтому-то я к ней и записался. Только почему это до меня дошло только сейчас?

Прямо великая загадка жизни.

— Вот вам упражнение, — говорит психоаналитик. — Думаю, момент настал. Вспомните какое-нибудь происшествие за последний год, которое заставило вас серьезно поволноваться. Только чтобы оно никак не было связано с Леонардом.

— Хорошо.

Мы молчим.

— Мне начать припоминать прямо сейчас?

— Почему нет?

Так и не дала мне высказаться на интересующую меня тему. Хотя нет, не совсем так. Ни разу за все эти годы я не решился поговорить с мальчиком о его пропавшей матери — вот в чем корень его поведения. Три сеанса я только об этом и трещал — она слушала. А сегодня надумала сменить предмет разговора. Куда она клонит, понятия не имею. Ей бы докопаться, на каком основании я избегал разговоров с Леонардом о Перл, неважно, хотел он того или нет. Я избегал, не чужой дядя. Это мое.

Ведь есть же в этом что-то ненормальное? Конечно, мальчик не обращался ко мне со словами типа: «Эй, Митч, ведь Перл уже пару лет как пропала. Ты что, не заметил? Как насчет поговорить?» Только это ничего не значит. Я сам бы мог начать разговор. Но не вымолвил ни слова.

Струсил. Предпочел оставить трудные вопросы без ответа.

И еще я хотел рассказать Изабель, за что Леонард попал на заметку полиции и что он дерется в школе и срывает злость на Джейке и Моне. А виноват во всем я.

Только не получится. Эта дамочка с красивыми ногами не желает, чтобы я опять нудил про Леонарда. А я лишь ради этого и прихожу. Вот и причина, чтобы послать ее подальше и обратиться к кому-нибудь более профессиональному. И еще это ее сходство с Барб. Пусть лучше моим психоаналитиком будет мужик. Мне и так нелегко живется. Правда, с этой у меня всего лишь четвертый сеанс. Еще и должный контакт не завязался.

— Есть, — говорю. Подольститься, что ли, хочу?

Как бы там ни было, вот она, моя история.

Как-то во время второй кампании по выборам в конгресс (увенчавшейся успехом и принесшей мне достаточно денег, чтобы позволить себе дорогого психотерапевта) я попросил Барб:

— Обещай, что не будешь участвовать в коммерческих роликах. Типа, любящая жена преданно глядит на своего мужа-кандидата, а тот пялится в камеру и заверяет избирателей, что уж при нем-то каждая семья расцветет пышным цветом, а налоги уменьшатся. Такую же фигню несут и все прочие кандидаты, только рядом с ними нет красавицы-жены, блистающей, словно бриллиант в дерьме. Обещай, что не снимешься в такой дряни.

— Опять начинаешь, — ответила Барб.

— Начинаю что?

— Сам знаешь, что я не могу дать подобного обещания.

Почему-то я не ожидал такого ответа. Настроения он мне не улучшил.

Теперь я и заговорить на эту тему не мог без тяжких последствий. Мы тогда сошлись на том, что я не буду смотреть политической рекламы. Значит, к телевизору я смогу подойти только глухой ночью. (Впрочем, я и без того включал его только по ночам.) Если что-то такое появится, ящик сразу вырубать. Тут нужен некоторый навык, но это как ездить на велосипеде. Раз научился — и на всю жизнь.

Только однажды поздним вечером — примерно за год до моего визита к этому поганому психоаналитику Изабель, мать ее, — реклама добралась и до местного канала. Кандидат в конгресс Гарри Столлер и его любящая жена предстали передо мной во всей красе. Я так и закоченел. Рука не поднялась щелкнуть кнопкой. И не хотел, а посмотрел. Не посмотреть было бы еще хуже.

Этот ролик меня просто вырубил.

Два дня подряд все, кто меня видел, задавали мне один и тот же вопрос:

— Что с тобой стряслось?

— Ничего, — неизменно отвечал я. Тон у меня при этом был такой, что вряд ли мне верили. Но больше ни о чем не спрашивали.

А со мной и вправду кое-что стряслось. И дело тут было даже не в браке как таковом. Ну женат кто-то на ком-то, что с того. Меня прямо расплющил тот факт, что, наверное, тысячи людей видели этот ролик и поверили. Реклама убедила их, что есть еще настоящие семьи, где супруги любят и ценят друг друга, и если бы я даже лично обратился к каждому из этих тысяч и попытался переубедить, то все равно бы ничего не добился.