Обманувшая смерть - Анна Малышева

Илларион, крепко веривший в приметы, переменился в лице:

– Что брешешь, впервые слышу про такую примету!

– Собака брешет, – хладнокровно отрезал трубочист. – А я крещеный христианин и правду тебе говорю: кто-то в этом доме скоро умрет.

Князь, которому эти глупости никто, разумеется, передавать не осмелился, подошел к камину и протянул к огню руки, пытаясь согреть леденеющие от волнения пальцы. Он был в странном состоянии, близком к опьянению или к тому экстазу, в который впадают курильщики опиума. Вся окружающая действительность видоизменялась, предметы и люди виделись как в тумане, звуки текли и перемешивались. Он смотрел и не видел, слушал и не слышал. К нему подходила Изольда, что-то говорила… Илья Романович не понимал, чего ей надо, досадливо махал рукой, экономка, подобно русалке, уплывала в мерцающий туман, скрадывающий поблекшую роскошь голубой бархатной гостиной. У князя закружилась голова, и он присел в кстати подвернувшееся кресло, вцепившись пальцами в головы грифонов на подлокотниках. Ему казалось, что свечей в канделябрах в два раза больше, чем это было в действительности. «Только бы не заболеть!» – внезапно с тревогой подумал он.

Подошел Илларион, склонился, что-то докладывая. Князь прислушался.

– Приехал Летуновский, – повторил Илларион.

– Проси, – вяло ответил Илья Романович.

Он остался в кресле, ради ростовщика не стоило вставать. Когда Летуновский появился в гостиной, Илья Романович не сразу понял, что тот один.

– Где же ваша драгоценная супруга? – спросил Илья Романович после обычных приветствий.

– Она не так здорова, чтобы ездить в гости!

Летуновский выговорил эти слова с трудом. Губы у него задрожали, покрасневшие веки часто-часто заморгали, смахивая с глаз выступившие слезы.

– Кто нынче здоров… – процедил князь. – Приходится удивляться тому, что мы все еще не перемерли. Мне тоже неможется, но вот я креплюсь!

И в доказательство того, что он «крепится», Илья Романович встал и прошелся по комнате. Звенящий туман, наполнявший голову, слегка поредел. «Это все от волнения, – сказал себе Белозерский, останавливаясь перед помутневшим от времени зеркалом, сплошь покрытым черными пятнами. Поправил белый галстух. – Сегодня все будет кончено!»

Летуновский присел в углу на край стула и, ссутулившись, погрузился в скорбное оцепенение. Он не лгал князю, говоря, что жена больна. Теофилия и в самом деле никуда больше не выходила, даже не переступала порога своего будуара, окончательно превратившегося в келью. Все время она проводила за молитвами или же просто сидела у туалетного столика, уронив голову на скрещенные руки, и смотрела в пустоту остановившимся взглядом. Ела она только хлеб, пила одну воду. Ее свежая, изящная красота поблекла, на запавших щеках больше не играл румянец, с бледных губ навсегда, казалось, сбежала улыбка. С мужем она была ровна и приветлива, но как-то равнодушно, словно по привычке. Не было больше ласковых слов, забылись смешные прозвища. Об отце Теофилия больше не вспоминала. Молиться мужа не приглашала, целиком замкнувшись сама в себе. Иногда Летуновскому казалось, что Теофилия стала старше его самого. В панике он обегал всю Москву, ища доктора, который мог бы понять причину этой перемены, казавшейся болезнью. Все доктора, осмотревшие Теофилию, приходили к выводу, что физически молодая женщина совершенно здорова. «Это временный упадок сил, вызванный кризисом духа, – важно объяснял виднейший специалист по нервным расстройствам, успешно лечивший от черной немочи замоскворецких вдовых купчих. – Вашей супруге нужно особое питание: бифштексы с кровью, старый херес, крепкий сладкий кофе… По возможности отвлекайте ее от мрачных мыслей. И как только откроется возможность, вывезите на воды!» Но и бифштексы, и херес, и кофе были отвергнуты Теофилией. Другой доктор, не столь широко известный, решился произнести слова «временное помрачение рассудка», но, увидев, какое страшное впечатление они произвели на клиента, больше их не повторял, а прописал те же бифштексы с хересом и вдобавок магнезию.

– Графиня Шувалова, граф Шувалов и княжна Головина! – помпезно доложил вновь появившийся в гостиной Илларион.

– Проси! – Белозерский окончательно стряхнул с себя болезненное наваждение и устремился навстречу входившим гостям. Он низко склонился перед Прасковьей Игнатьевной, ловя ее руку и прижимаясь к ней губами: – Графиня… Наконец-то по-соседски пожаловали… В самом деле, сколько лет мы с вами живем бок о бок, и ни разу еще вы не осчастливили меня своим посещением!

Графиня милостиво ему кивнула, чем привела Илью Романовича, помнившего отлично их давнюю стычку, в изумление. Впрочем, Прасковье Игнатьевне было решительно все равно, что говорит князь. Она была слишком счастлива счастьем Евгения, чтобы обращать внимание на мелочи. Прасковья Игнатьевна даже не читала присланного приглашения. Его прочел и ответил согласием сын. Тому была причина: Белозерский, между прочим, писал, что в гостях у него находится племянница, виконтесса де Гранси. Евгений непременно пожелал увидеть Елену теперь, когда шли приготовления к свадьбе. Его не покидало чувство вины, хотя на балу в Царском Селе Елена подарила ему полное прощение. Кроме того, в приглашении была сделана приписка рукой Бориса, который выражал горячую радость по поводу того, что Татьяна, порученная заботам Вилима, благополучно добралась до места назначения и теперь находится в доме своего жениха. Татьяна рассказала Шувалову, как встретила в дороге Бориса Белозерского с его другом Андреем Ростопчиным, как они вызвались охранять и сопровождать ее вплоть до Москвы. Отвергнуть приглашение Белозерских после этого было бы странно и невежливо.

– Счастлив видеть и вас, граф, – Илья Романович протянул руку Шувалову, тот пожал ее. – Знаю, знаю, что нынче вам полагается быть в деревне, но… Если бы все мы делали только то, что полагается, как скучна и нелепа была бы наша жизнь!

Евгений, удивленный теплым приемом и несколько анархического толка сентенцией, сказал несколько дежурных любезностей. Илья Романович взирал на Татьяну с приятным изумлением, всем своим видом показывая, что очарован и даже потрясен ее красотой. В самом деле, внешность девушки странно его взволновала. Ему казалось, он уже видел где-то эти тонкие черты лица, лазурные глаза, свежие губы, улыбавшиеся кротко и в то же время чуть капризно… И в этом смутном воспоминании не было ничего отрадного, скорее, оно было мучительно и тревожило князя.

– Сударыня… – прижав руку к груди, он склонился перед девушкой как перед принцессой крови.

– Я взяла на себя смелость привезти на ваш вечер невесту сына, – любезно заметила Прасковья Игнатьевна. – Вы звали Шуваловых, а княжна в самом скором времени сделается Шуваловой. Надеюсь, вы простите мне эту вольность, но я ни на минуту не желаю разлучаться с моим ангелом! И, как только снимут карантины, мы все вместе уедем в деревню.

– Вот как… Примите мои поздравления…

Только это и смог пробормотать Илья Романович, никак не ожидавший, что Шувалов явится с невестой. Это вовсе не отвечало его планам отвлечь и развлечь виконтессу. Слухи, доходившие от соседей, разносившиеся слугами, умолчали о существовании Татьяны. Князя вывело из замешательства появление Бориса. Тот вошел в гостиную в парадном мундире, завитой, надушенный, взволнованный ничуть не меньше, чем отец.