Ты отдашь все! - Марина Серова

– Ну, я просто предполагаю. У нее комнатка в центре, в одном квартале от краеведческого музея. Кстати, она там и работает, Сева ее туда потом пристроил. Ее никто никуда не брал – у нее, по словам Севы, тоже вроде бы шизофрения... Правда, в латентной форме. Современными препаратами ее болезнь купировали. В общем, рыбак рыбака видит издалека, – усмехнулся в трубку Каменков. – А зовут ее Аэлита Яковлевна. По словам Севы, это миниатюрная брюнетка, просто Дюймовочка.

– Что ж, Роман, спасибо за откровенность! Я непременно все это проверю, – сказала я и попрощалась с Каменковым.

Я встала, сварила себе кофе и задумалась. Неужели моя версия все-таки рушится и Гайворонский здесь ни при чем? Но тогда все придется начинать сначала, буквально с нуля, ведь я отмела подозрения практически ото всех участников этой компании. Впрочем, нужно еще послушать, что скажет Аэлита Яковлевна. Хотя, она может постараться и выгородить Гайворонского, да и больна она, как и он, ей доверять полностью тоже нельзя. Словом...

Что – «словом», я уже не могла додумать, поскольку у меня опять слипались глаза, даже кофе не помог. Не допив чашку до конца, я отодвинула ее, добрела до спальни и рухнула в постель, провалившись в глубокий сон и отбросив прочь абсолютно все мысли...

* * *

Хмурый туманный полдень не принес мне ничего нового. Я, преисполненная радужных надежд, вместе с опергруппой во главе с Мельниковым дежурила возле входа в один из корпусов университета, где должна была состояться встреча Горячего с Максимом Заботкиным. Однако ни в час, ни даже в половине второго бандит не появился. Оперативники Мельникова, бродившие в окрестностях и внимательно присматривавшиеся к каждому прохожему, не привлекая к себе внимания, не обнаружили никого, хотя бы отдаленно напоминавшего Маркова-младшего. В четырнадцать ноль-ноль, когда Максим уже изнывал от долгого бестолкового топтания на месте, Мельников вынужденно констатировал провал операции. Он дал отбой, после чего оперативная бригада поехала по своим делам, а я подошла к Заботкину.

– Увы, – развела я руками. – Вы можете отправляться домой под охраной Тугова. На всякий случай, я бы посоветовала вам быть осторожнее, поскольку такое необъяснимое поведение Маркова меня настораживает.

– Меня настораживает больше всего тот факт, что Марина попала в больницу, – нервно сказал Максим. – Ее положили на сохранение.

Таким я его видела впервые. Он поминутно курил, жесты его стали какими-то дерганными, от флегматичности Максима не осталось и следа, и было очевидно, что он сильно переживает. Мне стало его жалко.

– Это еще не означает, что все плохо, – как можно мягче сказала я. – Так бывает со многими женщинами, а потом они рожают нормальных, здоровых детей.

– Но она так много нервничала в последнее время, – снова закурив, сказал Максим. – К тому же, мы столько сил и нервов на это положили... Черт побери! Все эти Гайворонские помешанные, Марковы... даже из могилы достает! Дадут они нам пожить спокойно?!

– Не волнуйтесь так, – посоветовала я. – А лучше всего, не оставайтесь сейчас один, посидите вместе с Туговым. В крайнем случае, выпейте с ним по рюмочке. Извините, но мне уже пора. У меня на сегодня намечено еще одно важное мероприятие. Надеюсь, что оно не сорвется.

На этом я оставила понурого Заботкина, к которому, впрочем, уже поспешил Тугов.

Мне удалось упросить Мельникова поехать вместе со мной в краеведческий музей и устроить Аэлите Яковлевне официальный допрос. Я вспомнила маленькую женщину: она плавно махала руками, словно лебедушка, и поняла, что это, скорее всего, и есть любовница Гайворонского.

* * *

– Я найду Чашу Грааля! Я найду и подарю ее тебе! – раздался из-за дверей кабинета директора музея жуткий загробный голос. – А пока – иди ко мне! Я хочу доказать тебе свою любовь... на прощание!

Мы с Мельниковым просто оторопели и изумленно переглянулись.

– Это Гайворонский! – шепнула я подполковнику. – Только я не понимаю, почему он здесь? Он должен быть дома, под домашним арестом, потому что вчера у него случился приступ! И его жена даже взяла отпуск за свой счет, чтобы за ним присматривать.

Мельников, нахмурившись, решительно толкнул дверь директорского кабинета. Нашим глазам открылась живописная картина, от которой мы, мягко говоря, обалдели.

Всеволод Олегович Гайворонский, облаченный в какую-то сермягу пятнадцатого века, в старинный шлем и сапоги со шпорами, сидел верхом на стуле и прижимал к себе Аэлиту Яковлевну, которая, закатив глаза, так и млела от его слов и прикосновений. При этом Гайворонский размахивал каким-то бутафорским мечом, не замечая, что он задевает им Аэлиту Яковлевну по спине. Сама женщина тоже выглядела впечатляюще: на ней было пышное платье не первой свежести, извлеченное, видимо, из каких-то пыльных подвалов краеведческого музея (и невесть как туда попавшее). Голову ее венчала корона. Но больше всего меня впечатлило то, что это платье с корсетом не было застегнуто, и полуобнаженная грудь женщины четко виднелась в разрезах ткани. Кроме того, на ногах ее красовались колготки-сеточки, что уж никак не вписывалось в наряд средневековой дамы. Непонятно было, кого она изображает: то ли королеву Гвиневеру, то ли дамочку легкого поведения из дешевых парижских кварталов?.. Сам же Гайворонский, похоже, чувствовал себя рыцарем Ланселотом, на прощание перед походом дарующим любовь своей прекрасной даме сердца. А может быть, он замахнулся и на самого короля Артура, учитывая его претенциозность…

Гайворонский впился в губы женщины долгим поцелуем. Он, кажется, уже хотел перейти к более активным действиям, но, словно вдруг вспомнив о чем-то, оттолкнул Аэлиту Яковлевну и устремил горящий взгляд в окно.

– А теперь – вперед! – вскричал он. – Нам предстоит долгий путь до Грааля! Пусть враги Тысячелетней империи трепещут! – И он взмахнул кнутом с изящной ручкой, запрыгивая на стул и воображая, видимо, что он вскакивает на коня и пришпоривает его.

Видимо, все эти средневековые аксессуары были позаимствованы им из запасников или экспонатов музея.

Аэлита Яковлевна зарыдала – не то притворно, не то искренне.

Я не могла вымолвить ни слова, понимая теперь, однако, что реально представляет собой эта болезнь – шизофрения. А Мельников, привыкший на своем веку, видимо, абсолютно ко всему, решительно вторгся в театральное действие этаким матросом Железняком и громко провозгласил:

– Так, конница! Стой! Раз-два!

Аэлита Яковлевна, в ужасе вытаращив глаза, шарахнулась в сторону, Гайворонский от неожиданности не удержался в «седле» и рухнул со стола на пол. Аэлита Яковлевна истошно завизжала. Всеволод Олегович – с весьма недовольным видом – пытался подняться. Женщина кинулась к нему на помощь, одной рукой хватаясь за платье и пытаясь прикрыть свою полуобнаженную грудь.

– Это как называется? – уже встав и приняв свой обычный помпезный вид, проговорил Гайворонский. – У нас проходит производственное совещание, мы репетируем сцену к двухсотлетию музея!