Агония - Николай Леонов

— Я думала остаться, может, нужна буду. Как он там один, в этом... в этом доме? — Анна гордо подняла голову. — Не смогла побороть отвращение. Я женщина. Я не любила мужа, только жалела его, была благодарна за покой. Он убеждал меня, что деньги на гостиницу дал этот отвратительный Петр, который швейцаром у нас. Кто платит, тот и хозяин. Когда ваш, — она замялась, затем продолжала увереннее, — товарищ сказал мне, что все обман, деньги внес муж, и командует всем муж, и бить меня до смерти велел муж... Я не выдержала, простить не могла. Знаете, он целовал мое тело, что от него осталось, и плакал. Вы не поверите. Он плакал.

— А что осталось у него в сердце, в душе? — с трудом выговаривал Мелентьев. — Ведь человек?

— Кто? — Анна вскинула голову. — Он не человек. Какая я была дура, боже мой! И как это пошло и обыденно: женщина — дура. Я хочу не оправдаться, а объяснить. Не струсила, знала, надо остаться и помочь, однако ушла, не сумела, не справилась с собой. Виновата.

— Да, Анна Францевна, мне даже неловко, — Мелентьев легко поднялся, звякнул графином, налил воды, подал стакан с поклоном. — Мужские дела, мужская забота. Спасибо вам.

— Его там убьют. Он же совсем открытый мальчик. Разве можно туда посылать такого, — Анна сделала неопределенный жест. — Открылся передо мной! Это же безумие!

— Как видите, нет, — Мелентьев начал уставать.

— Вы ему поможете, вы не бросите? — Анна смотрела требовательно.

— Он мой друг, — солгал Мелентьев, вызвал дежурного, отдал ему ключи от своей квартиры, велел проводить, так как сам дома в ближайшее время не будет.

Субинспектор, оставшись один, начал просчитывать ситуацию. Сурмина отозвать просто: приехать сейчас с паспортной проверкой и забрать. Корней рассмеется в лицо и уйдет. Да и черт с ним, накручивал себя Мелентьев. На сходку не попадем, беглых не повяжем, ворье не припугнем. Да гори они голубым огнем! Ведь Сурмина убьют — отвечу один. Воронцов для начальства свой, а меня не сегодня, так завтра вышвырнут. И я не отомщу Корнею? За Сашеньку, бывшего артиста-техника, не отомщу?

Лгал себе субинспектор Мелентьев, не месть его гнала за Корнеем, а вина. Ошибся сыщик тогда, без умысла, но ошибся. И маленького Сашеньку Худякова четверть века назад зарезали в собственной пролетке.

Мелентьев смотрел в черный проем окна и не сразу заметил выползающий из-за крыш рассвет.

Даша одернула на столе скатерть, прошлась по свежевымытому полу, номер сверкал чистотой и уже имел безликий, нежилой вид. А ведь она здесь прожила достаточно. Небольшой элегантный чемоданчик стоял у двери. Даша перебросила через руку легкий плащ, повернулась перед зеркалом. “Курсистка либо пишбарышня”, — довольно подумала она.

Даша ошибалась: ни один мало-мальски опытный человек никогда не принял бы ее за человека служащего. Скромное строгое платье, туфли на среднем каблуке, волосы, туго стянутые на затылке, поднятые вверх, открывали сильную шею, подчеркивали гордую посадку головы. Чем скромнее Даша была одета, тем больше бросалась в глаза ее красота и уверенность. Каждый человек похож на какого-нибудь зверя. Даша была пантерой: вкрадчивые мягкие движения, совершенные законченные формы, глаза прозрачные, поглощающие свет, холодные, хранят свою тайну. И сколько бы пантера ни мурлыкала, никому не придет в голову ее погладить.

В свободном мире Даша никогда так долго не жила на одном месте, меняла города, квартиры и приятелей легко, как вода вытекает из перевернутого сосуда: вот только что была — и уже нет ни капельки. Из этой холодной безликой комнаты уходить почему-то трудно. Впервые Даша задумалась, куда она сейчас пойдет и зачем.

Человек холодного ума и трезвого расчета, она не скрывала от себя, что в происшедших в ней переменах виноват простоватенький с виду парнишка по имени Костя Воронцов. Влюблена? Нет, бабочка летит к свету, женщина — к неизведанному. Костя прост, открыт и возмутительно непонятен. Даша не могла признать факт существования человека, который работает, по ее понятиям, задаром, рискует жизнью за идеи, не тащит женщин в койку, не интересуется едой и выпивкой, не обращает внимания, что на нем надето. Если такие мужчины существуют, значит, Даша про них ничего не знает и вообще породу человеческую, казавшуюся ей такой простой и однозначной, она не понимает. Тогда зачем жила и как жить дальше?

Встречаясь с Костей, Даша ежеминутно ждала: вот сейчас выскочит из него чертенок и все объяснит. Я такой потому, что хочу для себя вон того, этого и еще немножко и ради исполнения своих желаний пока терплю. И тогда все встанет на свои места. Терпение, умение выждать Даша в людях понимала и уважала. Она слушала рассуждения Кости о том, как будет покончено с беспризорностью, из всех углов повытаскивают уголовников. В Ленинграде, на “Красном пути-ловце”, выпустили в прошлом году два трактора, а в будущем году будут выпускать семьдесят тракторов в месяц, и тогда крестьянину станет легче.

Все хорошо, все, допустим, так, да тебе-то, Косте Воронцову, чего с этого будет? Хочешь сказать, живешь ради людей? Людям все, а тебе ничего, только их радость да счастье?

Смеялась поначалу Даша, а потом сомнение закралось, беспокойство в себе обнаружила: а вдруг он действительно такой? Как же на одной земле живут Корней и Костя Воронцов? Как помещаются? И где ее, Даши Паненки, место?

Она сидела за столом, бездумно разглаживая складки крахмальной скатерти, когда дверь открылась, вошел Корней, оперся плечом о дверной косяк, глаз по привычке не поднял.

— Собралась?

Даша не ответила, смотрела на Корнея с любопытством, словно знакомилась. Он был в добротной, стального цвета тройке, твердый воротничок, галстук-бабочка подпирали его тяжелый подбородок. А ведь интересный мужик, подумала Даша. Лицо бледное, значительное, тяжелые веки закрывают глаза. Руки только не знает куда девать и глаза прячет. Где-то я такое лицо видела. Она вспомнила, как, гуляя с очередным фраером в Ленинграде, остановилась около какого-то памятника — белая мраморная голова на темной гранитной доске. Та голова тоже была бледная и слепая.

Корней давно научился наблюдать людей, якобы не поднимая глаз. Он сразу отметил, как тщательно прибран номер, хотя этого совершенно не требовалось. Через несколько часов гостиница приобретет нового хозяина, пусть он и заботится о чистоте и порядке. Оценил Корней, как одета и причесана Даша: ни пудры, ни помады, ни туши на глазах. Как к ней подступиться, подмять, рабой сделать? О чем она думает, чего хочет?

Корней стоял и, не веря в успех, ждал: ответит на вопрос Даша, улыбнется, спросит о чем-нибудь. С какими мужиками справлялся Корней, каких зверей приручал, а с женщинами у него не так, все обратно и поперек. И подумалось ему: встала бы сейчас Даша, подошла, положила руки на плечи и сказала бы, мол, амба. Корней, люблю, ничего мне кроме тебя в этой жизни не надо. Деньги и власть твоего плевка не стоят. Корней, уйдем, завяжем, герань на окошко поставим, и буду я тебя со службы каждый день ждать.

Не ответила на пустой вопрос Даша, ничего не спросила, как и не спрашивала никогда, лишь “да”, “хорошо”, “ладно”. И в который раз проглотил Корней оскорбление. Раньше запоминал, к счету приписывал, теперь бросил. Сам уже не верил, что когда-нибудь счет свой перед Дашей на стол выложит и скажет: поигрались, девочка, теперь плати.