Контора Кука - Александр Мильштейн

А если бы он рассказал о том, как она у него… как будто пережидала что-то — так ведь теперь всё это выглядело… могли записать тогда чуть ли не в сообщники, кто знает, кто знает… договаривает ли он всё до конца, вот он и не договаривал с самого начала, только отвечал на вопросы, желания пустить следствие по следу Деджэны у него, естественно, не было.

На самом деле было много несостыковок — с его точки зрения. Если жертв нет (да и разрушений немного — выгрести из квартиры весь этот каменный уголь, в который превратились штабеля, среди которых она там жила, побелить заново стены внутри и снаружи — маленький кусочек фасада — вот и всех делов: через месяц уже как будто ничего не было), зачем всех жильцов дома заставили сдавать слюну для анализа ДНК, а?

Паша, естественно, как и все, ходил в назначенное время в полицейский участок, стоял там в очереди, плевал, в конце концов…

Что, поверх пепелища, в которое там всё превратилось — он же видел, когда заглянул… могли торчать чьи-то молекулы?

Никому ничего не объяснили, просто заставили всех сдать слюну, и всё, мероприятие не сложное, вот только очередь — большой дом, жильцов много, и хотя всех разбили на несколько групп (повесили в подъезде график, когда кому, какого числа, из каких квартир, — как эти объявления о снятии показаний со счётчиков воды и электроэнергии), всё равно людей в очереди было много, и, несмотря на то что процедура была так проста, стояли долго — бумаги, как всегда…

Паша слышал в очереди (в которой оказалось несколько русских, кстати, он никогда их раньше не видел) всякое… Что все эти анализы ДНК якобы делает какая-то частная фирма, у неё контракт с полицией, вот и гребут деньги лопатой, исследуют всё подряд, да им просто хоть святых выноси — в прямом смысле… Недавно заставили жильцов другого дома — в другом конце города — сдавать слюну — из-за того, что там произошло в 1981-м убийство девушки… Не раскрыли тогда, остался висяк, «говорю я вам русским языком, и вот теперь, значит, кто-то вспомнил, и заставили сдавать слюну на ДНК, через тридцать лет, да-да-да, и даже не одного дома жильцов, а со всей округи, обязали, да, всех мужчин, что смешно, конечно, как будто женщина не могла завалить женщину…», «её видели последний раз с незнакомым мужчиной…», «тридцать лет назад…»… «представьте себе, представьте…».

Многое пронеслось сквозь голову Паши, пока он стоял в очереди и слушал эти разговоры, пока шёл после этого домой, оторвавшись, благодаря быстрому шагу, от пожилой русской пары, — обрывки фраз, строчки стихов…

В том числе тех, что вставили в ДНК… Как раз недавно он читал об этом, что некий поэт, имярек или Бок — да, кажется, так его зовут, вставил строчку своего стиха в ДНК бактерии E. coli и собирается сделать это с ещё более живучей D. radiodurans, в расчёте, что она — эта его строчка — таким образом переживёт всё, что создано людьми, — проект Бока рассчитан на многие миллионы лет…

Потому что вторая бактерия считается самым стойким организмом на Земле и способна пережить абсолютно всё, включая жёсткое радиоактивное излучение, полное обезвоживание, воздействие кислот…

Хотя специалисты — генетики — сомневаются в долговечности стихов Бока: мутации, по их мнению, неизбежно выбьют из цепочки аминокислот вставленный туда поэтом (он сам для этого научился генному конструированию, ну да, поэты теперь тоже не лыком шиты) код — генетики ехидно сравнивают это с «литературной критикой»…

А потом уже дома, на балконе, глядя, как «стоглазое зарево рвётся с пристани…», переходя в своё «квартирное тихо» и снова возвращаясь на баклон… вспоминал — неизбежно, как и в самом начале, когда туда ещё только вселился и впервые увидел с балкона красные окна…

Каждое слово,

даже шутка,

которые изрыгает обгорающим ртом он,

выбрасывается, как голая проститутка из горящего публичного дома.

Но, в отличие от первого дня, теперь это всё как бы уже прокрутилось, как плёнка, как программа, как стихотворный код, зашитый в ДНК бактерии, заставляющий аминокислоты в свою очередь воспроизводить новый текст — response… — вот что-то такое мелькнуло у Паши в голове, то есть довольно смелое для персонажа этого текста сравнение, да… Потом он ещё вспомнил, что чёрное окно на шестом этаже напомнило Ширину Белый дом-93: каждому своё… Паша вот давно уже не думал больше о своём детском Манеже, но где-то на периферии иногда всё ещё видел, как летает мячик под плексигласовым куполом, в лунках почти не задерживается: хорошая реакция у игроков, моментально нажимают кнопку с цифрой, которой помечена луночка, и так это продолжается, и, что бы там ни было у неё в квартире, — теперь это всё равно всё похоже на уголь, барби, барбекю… а нужен барбитурат… блестящие, в касках… люди нюхают — запахло жареным… Паша не мог уснуть и на балконе — он давно уже выставил туда небольшой диван, которого хватало каким-то образом им с Деджэной, когда они начали «навёрстывать упущенное»… Причём в первый раз, когда она откинулась на спину, а он бросился на неё сверху, она, как бы уже в шутку сопротивляясь (оба были уже без одежды), быстро выставила ногу — ступнёй упёрлась ему в живот… Но не потянула сильными руками — как это делают во время соответствующего приёма «самообороны без оружия»… и за балкон Паша не вылетел, хотя и подумал — уже потом, после всего… скатившись с дивана на бетонный пол, что надо бы сетку тут натянуть, как у Комы от голубей… Он тогда вспомнил, что в детстве таки да… вылетал однажды с балкона — как раз во время соревнований… Такой ампирно-спортивный зал в старом ДК… Татами был там на лоджии, внизу — деревянный пол баскетбольного зала, балкон был довольно большой, но с очень низким бордюрчиком, и татами заканчивался рядом с краем… И всё же Паше показалось тогда, что его противник сделал это специально — постарался, не каждый день ведь можно так далеко бросить противника… Слава богу, он тогда отделался лёгкими ушибами… «Такая смесь дзюдо и баскетбола получилась», — говорил он, и Деджэна смеялась от сравнения того, что они только что впервые проделали, со схваткой борцов… А потом ещё оттого, что он стал бояться повторения вылета и вообще высоты во время Höhepunkt’ов[27], настоял на том, чтобы перейти в комнату… Но позже они ещё несколько раз помещались там вдвоём, на этом куцем диванчике… воистину милым рай… а теперь ему одному было мало, он не мог растянуться, ноги спадали или подушка постоянно падала на бетонный, не очень чистый пол… Да и шум — не сильный, но всё же ощутимый такой шум городской темноты — всё это мешало «спать на воздухе», и Паша ушёл в комнату вместе с простынёй, одеялом и подушкой, которые все вместе в его объятиях на мгновение превратились в огромную платяную куклу, в чучело… В комнате ему удалось уснуть на какое-то время, а потом, проснувшись посреди ночи, он снова долго не мог отключиться … Звуков теперь не было, и потому, что было уже очень поздно и дверь балконную он закрыл, но ему, скажем, мешало сердце, переселившееся в подушку, ну куда ты денешься от этого звука… Паша встал и пошёл в совмещённый санузел, машинально зажёг свет, хотя в этом не было надобности, и прежде чем сесть на сиденье, увидел, что раковина «ощетинилась», как он это тут же назвал… но это не помогло — широкие белые скулы, покрытые его щетиной, были перед ним… и он подумал, что в этом тоже есть что-то маяковское… или хлебниковское, неважно… он запретил себе снова проворачивать в голове стихи о и про… равно как и смотреть в зеркало — по словам матери, это была плохая примета или, точнее, не примета, а могло что-то присниться — не про то… Хотя что уже может присниться, если наяву сердце бьётся в подушке, а щетина прорастает, как трава, на раковине, а где-то ниже, на шестом этаже, вместо комнаты теперь кусок угольной шахты, в которую вот-вот провалится и весь мир…