Камера смертника - Борис Рудаков

– Н-да, ситуэйшен! – рассмеялся Сашка. – Ладно, вот что я тебе посоветую. Ты постарайся, во-первых, сам не соответствовать окружающей среде. Будь для него положительным раздражителем. Или побудителем…

– Ты не представляешь, как тяжело просто находиться там, а не то чтобы чему-то еще соответствовать… Там стены давят, воздух будто пропитан затаенной злобой… и такой тоской, что постороннему человеку и то выть хочется.

– Ничего, ты постарайся. Такая у тебя работа, – отмахнулся Сашка. – А во-вторых, нужно обратиться к истокам его состояния. Ведь психологическое состояние, которое привело к изменению внешних реакций, формировалось не один день и даже не в течение тех лет, что он тут сидит. Оно формировалось уже тогда, когда он готовился к первому своему преступлению, когда у него в мозгу складывалось желание убить первую жертву. Первый мотив, понимаешь?

– Такое ощущение, что мотивов у него не было, – проворчал я.

– Нет-нет-нет, – помотал Сашка выставленным вверх указательным пальцем, – так не бывает. Даже у помешанных есть мотив, только выдуманный. Если исходить из его нормальности и психологического срыва, то мотив должен быть обязательно. Ты, главное, строй беседы так, чтобы обратить его внутренний взор на прошлое, именно на то время, когда у него появилось желание убить в первый раз. Когда его арестовали, говоришь? В 93-м? Вот и поговори с ним о начале девяностых. Интересное было время, смутное, бандитское… Чего-то он хлебнул такого в то время.

– Просто порасспрашивать о тех годах? Как жил, чем жил? Знаешь, я боюсь его спрашивать о матери, жене. Ведь никто к нему на свидания не приезжает…

– Свидания? – изумился Сашка. – Им еще и свидания разрешены? Я думал, что «умер, так умер».

– Да, разрешены. Так вот, я думаю, что заикнись я о близких людях – и он сорвется. Черт его знает, что там могло случиться в те годы. Может, его жена предала, может, мать повесилась от горя. Бередить в его состоянии такие раны…

– Это ты правильно соображаешь, – одобрительно сказал Барсуков и снова уселся на диван напротив меня. – И думать забудь самому заикаться о таких вещах. Подведи так разговор, чтобы он сам, если захочет, стал тебе о них рассказывать. Но и в ходе рассказа не вздумай задавать дополнительные или наводящие вопросы…

Мы долго еще обсуждали Павлова, но конкретных предложений Барсуков мне не дал, пока перед ним нет психологического портрета. А для этого я должен был предоставить ему много дополнительной информации, ответить на массу вопросов и выполнить в процессе бесед с Павловым массу Сашкиных рекомендаций.

В итоге у меня практически все получилось. Не сразу и не вдруг, через мучительные поиски, длительные размышления, отчаяние, но я узнал историю этого человека. И узнал ее из его уст. Сашка оказался прав, что над совокупностью упорного сознания своей правоты, сознания невиновности довлело еще нечто психологически «громоздкое», как он выразился. Отсюда и чувство задавленности, чувство засасывающей трясины. Тяготило Павлова, угнетало его не содеянное, а результаты – то, как это отразилось на его близких. Вот какую вину он за собой чувствовал и долю которой возлагал на свои жертвы. Потому-то он и считал, что им, чуть ли не вдвойне, было не место на этом свете.

10:11

Воспроизводить всю нашу многодневную беседу я не буду. Во-первых, морально тяжело описывать его состояние во время исповеди, тяжело просто вспоминать его лицо, глаза. Да и времени это займет очень много, потому что рассказ Павлова становился то сбивчивым и невнятным, то быстрым до скороговорки, похожим на горячечный бред. Очень часто он уходил в себя, и я пугался, что это теперь уже навсегда. А были периоды, когда он буквально выдавливал из себя каждое слово. И не самое важное, на мой взгляд, то, как он рассказывал. Для меня важно донести то, что он рассказывал, через что он прошел душой.

Вот поэтому я, как его единственный на свете слушатель, возьму на себя смелость воспроизвести все от его имени. Основываясь на своих впечатлениях, сделать попытку реконструкции событий, произошедших для нас очень много лет назад. А для него– в другой жизни…

Идея пришла мне в голову совершенно неожиданно, как озарение. Это потом я понял, что озарения не было; это стало только результатом того, что я месяцами ломал голову, как прокормить семью. На зарплату преподавателя истории профтехучилища не только прожить было трудно. В то время проще было не работать, потому что для работы нужно было покупать одежду (не в шортах же или стареньком трико и футболке ходить на занятия). Нужно было тратиться на проезд в двух транспортах туда и обратно. Да еще поесть чего-нибудь на работе.

Пробовал я подрабатывать дворником, но, кроме лишней усталости и нареканий со стороны хозяев ларьков, вокруг которых я ежедневно по утрам мел асфальт, ничего путного не получалось. В первый месяц мне выдали треть от обещанной зарплаты, потому что моего хозяина оштрафовали за грязь, второй месяц он пилил меня практически каждый день. Мои доводы, что мы договаривались об утреннем режиме работы, и не более того, разбивались о наглое и тупое раздражение. Понятно, что третьего месяца подработки просто не было. Трудиться сторожем у меня так и не получилось.

Потом были попытки получить часы по совместительству в других учебных заведениях, но желающих было в достатке и без меня. Где-то удавалось урвать крохи репетиторством, где-то – грузчиком. Моя жена Ольга постепенно вытянула из шкатулки и сдала в скупку почти все свое золото. Я смотрел на это, и меня мучила совесть. Оля была беременна, ей требовалось правильное калорийное питание, а я не мог толком прокормить свою семью. Кто-нибудь помнит то время? Помнит опять введенные карточки, отоваривание в магазинах? Кто-нибудь помнит на базарах табак россыпью, украденный с табачной фабрики? Или украденные оттуда же длинные неразрезанные сигареты «Астра» и «Прима»? В большом ходу был этот товар. Помню, как знакомая привозила мужу из командировок разномастные пачки самых разных сигарет, которые ей удавалось там купить по случаю. У нас в городе, несмотря на свою табачную фабрику, с сигаретами было очень плохо.

Я тогда старался скрывать от мамы, как тяжело нам с Ольгой. Мама в то время жила отдельно, потому что у Ольги была своя квартира и я, когда у нас все сладилось, перебрался к ней. Были, конечно, шальные мысли или забрать мать к нам, или уйти к ней, а одну квартиру продать. Но мы все понимали, что деньги быстро проедим и опять останемся нищими. А сдавать квартиру внаем мы опасались, потому что в нашем городе на слуху были случаи с аферами, когда хозяева оставались без квартир.

Так мы и жили, пока я, наконец, не нашел более или менее постоянный приработок. В нашем подъезде жил некий Расул, имевший несколько точек на базаре. Барахло он таскал из Москвы, нанимал молодых наглых баб, которые на базаре этим торговали. Он-то мне и предложил работенку – собирать для него с продавцов «наличку». Сначала я не хотел соглашаться, опасаясь, что меня просто когда-нибудь ограбят рэкетиры. Но потом узнал, что система давно отлажена, что Расул исправно платит кому надо, и его точки и люди находятся как бы под бандитской охраной.