Рам-рам - Сергей Васильевич Костин

Очередной мальчик — Индия очень молодая страна — положил передо мной ключи от машины. Наша чистенькая белая Tata Индиго уже стояла перед входом. Это, конечно, не стул на колесах типа «ка», но непосредственно следующей категории, размером с пежо 206, только попроще. Из американских автомобилей даже не знаю, с каким ее сравнить — ну, может быть, с маленьким фордом фиеста, хотя, возможно, его выпускают только для Европы.

Я попытался открыть левую дверцу. Центрального замка на таких машинах нет — каждую дверь надо открывать ключом или изнутри.

— Руль справа, — напомнила мне Маша.

— Я знаю! Я просто хотел сначала посадить тебя.

Это было неправдой — я по привычке хотел открыть дверцу водителя.

Сказать честно? Будь на месте Маши моя жена Джессика, ее мать Пэгги, моя помощница Элис или просто любая другая женщина, не вызывавшая во мне резкого чувства противоречия, я, разумеется, взял бы машину с водителем. Но в этом раскладе!

Я устроился на шоферским сидении, отодвинул кресло, поправил зеркальца. Я вспомнил, как непривычно переключать передачи левой рукой. Ничего, привыкну! Я завел двигатель и, пропустив поток машин со светофора, отъехал от тротуара. Для человека с моим опытом вождения нужно минут пять, чтобы приспособиться к сцеплению, газу и тормозам, и полдня езды, чтобы чувствовать себя за рулем чужой машины, как в своей собственной. Это, что касается машины. Приноровиться к местному движению — другой вопрос!

Когда я езжу по Штатам или по Европе, я с другими водителями постоянно общаюсь. У меня все-таки южный темперамент! Общение это интенсивное, хотя и одностороннее. То есть другие водители, хотя я обращаюсь к ним, об этом не знают. При этом я не работаю на своих пассажиров — я разговариваю со всеми, и когда я в машине один.

— Ну, куда ты лезешь? А ты откуда взялся? Проскочил, доволен собой, идиот? Ну, ты будешь ехать или нет, пидор? А, пардон, мадам! Так будете проезжать или нет? Тогда пропустите меня, что ли!

Здесь же общение с другими участниками движения было невозможно: их было слишком много, и ситуация менялась каждую секунду. Я попал в круговое движение, где никто никому не уступал и где, казалось, весь перекресток был заблокирован до вечера несколькими десятками мопедов, велосипедов, автомобилей и мото- и велорикш. В любое освобождающее пространство размеров в несколько десятков сантиметров тут же рвалось два-три водителя, нимало не заботящихся о том, успеют ли затормозить остальные.

Передо мною вдруг открылся целый метр свободной дороги, и я нажал на газ. И в следующую долю секунды передо мною встал следующий выбор: сбить мотоцикл или велосипедиста с большим молочным бидоном. Усатый велосипедист лет тридцати был один, а на мотоцикле ехала целая семья.

Я не оговорился. Перед мужчиной, блокированный руками отца, на бензобаке примостился мальчик лет четырех. Его мать в сиреневом сари сидела сзади, свесив ноги в одну сторону. Одной рукой она держалась за петлю на сидении; другой — прижимала к себе младенца, которому не было и года. А средний их ребенок, лет двух, спал на животе, перекинутый через сидение между отцом и матерью; его рука опасно покачивалась, рискуя в любой момент оказаться в спицах заднего колеса.

Разумеется, все это семейство я успел разглядеть не сразу, а когда мы уже сбили велосипедиста. Движение на несколько секунд остановилось. Мотоциклист с семейством, которому я оказал предпочтение, едва взглянув на столкновение, прибавил газу и поехал дальше, вихляя в потоке. Женщина даже не оглянулась.

Я хотел выскочить из машины и поднять велосипедиста, но сделать это было невозможно — просто не было места, чтобы открыть дверцу. Я открутил окно. Велосипедист уже вставал. Судя по его тону, доволен он не был, но и вытащить меня из машины, чтобы немедленно рассчитаться, он не собирался. Я вообще в Индии ни разу не сталкивался с открытой агрессией.

Водитель «тук-тука», которого мы блокировали столкновением, с интересом смотрел на попавшего в затруднительное положение европейца.

— Надо, наверное, вызвать полицию, — сказал я ему, не надеясь, что он меня поймет.

— Конечно, он поцарапал вашу машину, — на вполне понятном английском тут же согласился со мной рикша.

Как только прозвучало слово «полиция», велосипедист замолчал. Он поднял свой велосипед и, приладив привязанный к нему бидон, взгромоздился на седло. Препоручая меня своим демонам, он оттолкнулся ногой и поехал дальше. Совершенно очевидно, он отделался простым ушибом.

Это мне не удалось выбраться из машины. А Маша уже стояла посреди броуновского движения и говорила мне в еще не захлопнутую дверь:

— Если мы немедленно не вернемся и не возьмем водителя, дальше ты поедешь один. Меня наверно уволят — и бог с ним! Но к таким волнениям я не готова.

— Хорошо! — сказал я. — Но сейчас садись в машину, пока ты еще сама цела.

Машу меньше убедили мои слова, чем покушение очередного мотоциклиста на тот квадратный фут проезжей части, который она занимала.

Без новых приключений и в полном молчании мы описали круг и вернулись на улицу, по которой приехали. Мы все еще были в Новом Дели. Я припарковался у ближайшей кофейни.

— Ты успокоилась?

— Да.

— Пойдем, выпьем чаю!

Маша не возражала. Мы сели на плетеные стулья под большим зонтом, и официант принес нам зеленого чая.

— У меня был один знакомый француз, циркач, — стал рассказывать я. — В восьмидесятые годы он приехал в Нью-Йорк, наслушавшись всяких ужасов про перестрелки среди бела дня. В то время это действительно случалось. Такси довезло его до гостиницы около Центрального парка, он бросил вещи в номере и спустился купить воды в ближайшем магазине. Это было почти на границе с Гарлемом. Когда он выходил с водой, к негру, болтающемуся перед магазином, на роликах подъехал второй негр и пару раз ударил его ножом. Тот упал. Лужа крови, крики! Убийца исчез с быстротой молнии. Мой знакомый вернулся в отель, не став дожидаться полицию, взял нераспакованные вещи и спустился, чтобы выписаться и вернуться в Париж. Потом подумал, что работы там у него нет, а здесь контракт — в общем, деваться ему некуда. И остался. И живет на Манхеттене уже двадцать с лишним лет. И никогда больше не сталкивался ни с чем подобным.

Маша все это время молчала.

— Я успокоилась, — сказала она, когда я замолчал. — Я понимаю, что на дорогах всякое может случиться. Я не боюсь крови, я достаточно повидала мертвых. Ты — начальник, и тебе принимать решения. А я действительно не представляю себе, что буду делать, если мне придется уйти со службы. Но…

Она снова замолчала.

— Но? — подтолкнул ее я.

— Но почему ты такой упрямый! — не выдержала она. — Почему ты не хочешь согласиться с очевидным? С местным водителем, который к тому же знает страну не так, как мы с тобой, все станет намного проще! Зачем тебе нужно самоутверждаться передо мной? Ну, кто я для тебя? Почему, раз я рядом, ты не хочешь принять решение разумного, здравомыслящего человека? Что, наше перетягивание каната для тебя важнее, чем то, для чего мы сюда приехали?