Мы начинаем в конце - Крис Уитакер

Дачесс устала. С утра на ногах, они ее уже еле держат. Ладони в мозолях — и рабочие перчатки не спасают.

Хэл поручал разное — то навоз убрать, то обрезать слишком длинные плети плюща, то подмести петляющую подъездную дорожку. Дачесс работала с тихим ожесточением. Мама в земле лежит, а он тут любящего дедулю разыгрывает…

Похороны были оскорбительно скромные. Уок отыскал в шкафу черный галстук-бабочку для Робина — тот самый, в котором хоронил собственную мать. Робин как вцепился Дачесс в ладонь, так до самого конца и не выпустил. Священник хотел смягчить удар для них, сироток, говорил, что Господу новый ангел понадобился — будто не знал, что за искореженная душа покинула земную юдоль…

— Давайте-ка прервемся, перекусим.

Старик словно кнутом хлестнул — вырвал Дачесс из воспоминаний.

— Я не голодна.

— Тебе надо поесть.

Дачесс повернулась к нему спиной, схватила метлу и стала подметать выщербленную дорожку — вот так, резче, еще резче, еще, еще…

Десять минут яростных взмахов. Теперь бросить метлу и нарочито медленно идти к дому. На заднем крыльце Дачесс заглянула в окно кухни. Хэл сидит к ней спиной. Робин — головенка едва виднеется над высокой столешницей — ест сэндвич. А в чашке у него молоко.

Дачесс вспыхнула, шагнула в кухню. Выхватила у Робина чашку, выплеснула молоко в раковину, чашку помыла, распахнула холодильник, достала картонный пакет с соком.

— Мне нравится молоко, — пискнул Робин.

— Нравится, как же! Сок будешь пить, как раньше, когда мы…

— Дачесс… — начал Хэл.

— Заткнись! — Резкий разворот к старику, щекам еще жарче. — Не смей произносить мое имя! Ты обо мне ни хрена не знаешь и о моем брате тоже!

Робин заплакал.

— Хватит, не надо, — мягко сказал Хэл.

— Не смей говорить мне «хватит»! — Дачесс затрясло. Бешенство мешало дышать, горячие волны накатывали одна за другой, не давали опомниться.

— Я сказал…

— Пошел на хрен!

Старик поднялся во весь рост и жахнул кулаком по столу. Его тарелка подскочила, грохнулась на каменный пол, разбилась вдребезги. Дачесс отпрянула. В следующий миг она была уже во дворе. Бежала, работая локтями. Позади остались водоем, подъездная дорожка, выпас. Ноги заплетались на пахоте, впереди маячила роща.

Бег закончился, лишь когда Дачесс споткнулась и ушибла колено. Она долго хватала ртом теплый, тяжелый воздух. Вслух проклинала старика, в ярости пнула дуб. Пронзенная болью, на мгновение опешила, замолчала. А потом, запрокинув голову, исторгла такой вопль, что птицы — целая стая — сорвались, взмыли, испещрили облака оспинами своих тел.

Кейп-хейвенский дом так и стоял перед глазами. Назавтра после похорон Уок собрал их пожитки. На банковском счете Стар не оказалось ни цента. В сумочке нашли тридцать баксов наличными. Стар ничего не скопила для своих детей.

Примерно через милю дугласовы пихты поредели, и Дачесс, потная, с всклокоченными волосами, вышла на шоссе и двинулась дальше по сплошной линии, считая полоски белого дорожного пунктира.

По одной стороне раскинулся луг, обрамленный зубчатым лесом. По другую сторону поблескивала, змеилась река. А небосклон был всюду — синь, бездонная и далекая, как прощение. Дачесс хотела увидеть знак — сухое дерево или серую тучку, — любой намек на распад или хоть на увядание, потому что не может земля оставаться столь прекрасной, когда мамы больше нет.

Знак появился, только не тот, которого ждала Дачесс. «Коппер-Фоллз, штат Монтана» — было написано на дорожной стеле. Ряд магазинов — относительно новые, судя по яркой свежести оранжевого кирпича. Крыши плоские, тенты линялые, флажки повисли, будто тряпки. Билборд с последней выборной гонки, фото Буша и Керри, оба выцветшие, на фоне звезд и полос. Закусочная «Привал охотника»; супермаркет, аптека, общественная прачечная. Кафе-кондитерская. У Дачесс потекли слюнки. Она шагнула к витрине. Там, внутри, за каждым столиком по паре стариков — едят пирожные и слойки, пьют кофе. Снаружи, под тентом, еще один старик уткнулся в газету. Дачесс пошла дальше. Миновала мужскую парикмахерскую, по старинке обозначенную трехцветным цилиндром в стеклянной колбе; вывеска гласила, что здесь можно и побриться. Далее был салон красоты. В раскрытую дверь вырывался горячий воздух, внутри изнывали клиентки.

Улица почти упиралась в гору, внушительную, как вызов или напоминание — мол, дальше наших больше, а я тут горизонт в равновесии удерживаю.

Чернокожий мальчик, мелкий и тощий, стоял на тротуаре; через руку его было перекинуто пальто — даром что солнце жарило на все восемьдесят градусов[20]. Едва Дачесс возникла в его поле зрения, как он упер в нее взгляд и уже не отпускал. Одет он был в брючки на подтяжках, достаточно тугих, чтобы из-под штанин выглянуть, сверкнуть белоснежным носкам; на шее имел галстук-бабочку.

И не отворачивался, нахал, как Дачесс ни буравила его глазами.

— Чего вылупился?

— Не каждый день ангела увидишь.

Движением подбородка Дачесс выразила все, что думала про галстук-бабочку.

— Меня зовут Томас Ноубл.

Представился — и дальше пялится, даже рот приоткрыл.

— Хватит меня разглядывать, извращенец!

Дачесс толкнула его, он упал — на задницу шлепнулся. Сидел в пыли, а все равно таращился на Дачесс — снизу вверх, сквозь толстенные стекла очков.

— Оно того стоило — падение, в смысле. Потому что ты меня коснулась.

— В этом городе что, все умственно отсталые или только ты?

Всю дорогу к дальней скамейке Дачесс лопатками чувствовала взгляд Томаса Ноубла.

Она уселась и стала наблюдать. Вялое копошенье, а не жизнь в этом Коппер-Фоллз; дремоту нагоняет.

К скамейке подошла женщина лет шестидесяти, до того расфуфыренная, что Дачесс очнулась от полусна. Туфли на высоченных каблуках, яркая помада, парфюмом на всю улицу пахнет, волосы уложены волнами, будто она только-только из салона красоты.

Женщина поставила рядом с Дачесс сумочку от Шанель, сама устроилась на краешке скамейки.

— Ну и жара.

Акцент был незнаком Дачесс.

— Я своему Биллу всю плешь проела: установи, говорю, кондиционер уже наконец-то. И что ты думаешь, он меня слушает?

— Я думаю, что мне пофиг. И Биллу, наверное, тоже.

Женщина рассмеялась, вставила сигарету в мундштук и прикурила.

— Говоришь так, будто знакома с моим Биллом. Или будто у тебя папа из того же теста — возьмется за дело, а на середине бросит… Впрочем, деточка, все мужчины таковы.

Дачесс нарочито громко вздохнула — может, удастся отвадить ее одним скучающим видом, без грубостей.