Завидные женихи - Нонна Кухина

«Вот бы кому усиленное-то питание! Танечке бы моей…» – Оксана вздыхает, машинально наблюдая, как Светина мать разворачивает из фольги и дает внуку солидный бутерброд с чем-то таким вкусным и свежим, что аромат копченостей и огурца разносится по всей палате. Такие теперь, кажется, по-современному называют сэндвичами.

– Кушай, Вовочка, кушай, только помедленнее, жуй, не торопись.

Мальчик с готовностью берет у нее из рук двойной кусок черного хлеба с благоухающей начинкой, но, замечая пристальный Оксанин взгляд, медлит приняться за трапезу. «Соломка» смотрит на недоступную еду так, как еще недавно смотрел он сам – с горькой обидой. И с болью в пустом желудке. Сочувствие заставляет его снова спрыгнуть с материной постели и снова подойти к так и не представившейся ему женщине.

– Вот, это тебе, – говорит он и протягивает ей нетронутый сэндвич, – бери, бери, ешь.

– Ну что ты! Я… – Оксана хочет сказать, что не голодна, хочет вежливо отказаться: с какой стати забирать у ребенка, да еще такое дорогое, – что-то, однако, подсказывает ей, что взять надо. – Знаешь что, давай его разделим, – находится она наконец, – половину съешь ты, а половину я, после, согласен?

– Идет, – соглашается тот, и за серьезностью на редкость взрослых черт мелькает едва различимая уважительная улыбка, – идет, только ты первая.

«Надо же, маленький совсем, а какой настоящий мужик! Вот же повезет кому-то в жизни!..»

В нерешительности оглядываясь на группку примолкших людей поодаль, Оксана с изумлением понимает, что они тоже на грани слез, а отец мальчика – немного запущенный с виду, но чрезвычайно приятный мужчина, с большими ладонями труженика, – и вовсе всхлипывает, рукавом утирая глаза.

Когда Казаков садится с ней рядом на кровать, разговоры в палате совсем затихают. Все знают, что это значит. Профессор между тем ничего не говорит, задумчиво перелистывая Оксанину историю болезни.

– Ну, что, доктор, скоро ли мне на свободу? – Оксана, как всегда, бодрится, несмотря на вполне объяснимый страх.

– Боюсь, что нет, – отвечает он, – судя по результатам анализов, операция прошла не так успешно, как мы думали, возможен рецидив.

– Рецидив? – тихо переспрашивает Оксана, чувствуя, как покрывается холодным потом от ступней до самой макушки.

До сих пор она убеждена была, что вовремя поставленный диагноз – гарантия полного выздоровления. Сколько она может быть сильной? Почти год каждодневного ужаса, и все с улыбкой, поддерживая детей вечно хорошим настроением, но сейчас, в эту минуту, когда их нет рядом, из нее словно воздух выпустили.

– Неужели это еще не все?!

– Боюсь, что нет, – повторяет Казаков, беря ее за дрогнувшую руку, – вам придется пройти лучевую терапию, примерно пять недель.

– А потом?

– Потом домой.

Нет, не слышит она в его голосе никакой особенной надежды. Видно, совсем все плохо… Профессор, правда, еще чуть не с четверть часа разъяснял ей, что к чему, перемежая нормальную речь множеством непонятных терминов, но Оксана больше толком не слушала. Слишком уж неожиданно в этот раз рухнули ее надежды. Слишком много встало перед ней нерешенных проблем. Как обеспечить Анюте, только в сентябре поступившей в медицинский, еще пять лет спокойной учебы? Она и теперь вынуждена подрабатывать, а что будет, когда на нее свалится разом весь груз наследственной нищеты и заботы о пятилетней сестренке? Как пить дать, останется девка без образования и перспектив, а времена-то нынче другие, социализм давно упразднили вместе с его завоеваниями, нищим быть стыдно. Это значит, выскочит Анютка замуж за первого встречного нувориша, хоть бы ради Танечки, будет сама несчастной, и неизвестно еще, согласится ли практичный муж содержать не только жену, но и чужую маленькую девочку. Да и найдется ли вообще хоть какой-нибудь муж для нищенки с малым дитем? Анютка девочка золотая, умненькая, но внешности обыкновенной, роста маленького и следить за собой как следует от простушки-матери, понятно, не научилась.

Такой судьбы, как ее собственная, Оксана дочерям своим не хочет. Это одно. А еще есть квартира, которую теперь надо срочно приводить в порядок. И похороны… Нынче все дорого, яму на кладбище вырыть и то разоришься! Все изменилось, и только одно неизменно: нет у нее денег, нет, и все тут! Даже запонок в доме больше нет, чтоб заложить! Нет мужчин, нет и запонок – чему удивляться?..

«Соломке», видно, совсем худо. Она вроде почернела вся, сидит на постели, коленки подтянула к груди, руками обхватила, как будто кувырок назад сделать собирается… Что врач ей сказал, Вовочка толком, конечно, не понял, да и разобрать трудно было – Светин «мясник» спиной стоял и нарочно говорил тихо. Одно первоклассник услышал и понял: кто-то к «Соломке» завтра прийти должен, квадратики рисовать. Радиолог. Да, кажется, так. Именно после этих слов она и расстроилась окончательно, губы прикусила, чуть не плачет.

– Слушай, тетя, ты не бойся, – мальчик в третий раз подходит ближе, – я сам сто раз квадратики рисовал, не больно это вовсе…

– Кончай, Володька, приставать, – останавливает его отец миролюбиво, но решительно, чуть виновато улыбаясь Оксане, – и вообще, собирайся, пора домой уроки делать.

А ее девочки – безотцовщина! Танюшке никто так, как этому мальчику, не скажет, никто так не улыбнется, и никакая бабушка бутерброда не сделает… Эх, прогадала Оксана!

Сейчас она укоряет себя за излишнюю осторожность: был бы у девчонок хоть отчим, не остались бы без нее совсем сиротами. С чего это она взяла когда-то, что будет он недобрым, глупым и жадным сексуальным маньяком? У нее самой тоже, поди, глаза имелись, могла бы и хорошего подыскать, ведь не кому-нибудь – себе любимой! А теперь, смертница, кому она нужна? Одна надежда – на Божью помощь. Хотя… мужчина, помогающий сынишке засунуть руки в рукава теплой куртки, женой своей, кажется, не то чтобы уж горячо любим. Заботится она о нем, во всяком случае, плохо. Она, конечно, и побогаче, и покрасивее, но болезнь, как клистир, всех давно причесала под одну гребенку, так что здесь и сейчас Оксана и Света точно на равных.

«Прощальная ухмылка социализма!» – Оксана опять невольно хихикает, вспоминая покойницу мать.

Уж если теперь не очень-очень нужно, то когда?..

С этим «нужно» хорошо бы, конечно, поосторожнее. Всю ночь, лежа без сна, Оксана борется с собой. Не отдала бы тогда, впопыхах, краденые серьги, можно было бы теперь за настоящую цену – на все бы хватило, и на ремонт, и на похороны, и на жизнь дочкам…

«Ох, попутал меня черт! – в испуге обрывает она свою мысль. – Мало тебе, дуре, одной беды?! Не научилась?!»

С серьгами действительно вышло нехорошо.

Когда подросли дети, Оксана стала подрабатывать сиделкой у старушки Фаины Игнатьевны, восьмидесяти трех лет. Жила она одна, в шикарной, по Оксаниным понятиям, трехкомнатной квартире, с огромной кухней и потолками три восемьдесят. Ремонт там, правда, в последний раз делали, может быть, еще до революции, но состарившаяся роскошь все еще гордо смотрела с предметов старины: картины в золотых рамах, рояль с клавишами, пожелтевшими, как зубы курильщика, потускневшие зеркала со множеством родимых пятен и книги. Бесконечное множество книг.