Кадры решают все - Мария Воронова

Ведь они же много раз встречали Новый год, и праздновали дни рождения свои и сына, и вместе отвели Славика в первый класс… И кроме этих официальных радостей должны были быть приятные события, например, Мишин диплом. Хоть один час за эти восемь лет они должны были быть счастливы вместе, хоть одно яркое пятно обязано было отпечататься в памяти, но нет, годы брака вместе с днем свадьбы спрессовались в один серый ком, тягучее безвременье.

Встречая ее взгляд, Миша улыбался, раскосые глаза жмурились, от их уголков к вискам разбегались острые лучики морщин. Теплый, доверчивый взгляд, и поди пойми, был ли муж счастлив или тоже тянул лямку…

Вера не представляла, как высидит целый день этой зеленой тоски, но вскоре объявили перерыв, Мишин отец повел их к своему древнему «Москвичу», в багажнике которого ждал большой малиновый термос с белым драконом на боку и пакет с бутербродами. Чай из термоса был отличный, а бутербродам полдня на солнцепеке на пользу не пошли. Сыр размяк и пустил слезу, а колбаса вроде бы не испортилась, но пахла слишком убедительно, чтобы ее хотелось есть.

Мишины родители стали расспрашивать, как она думает, чего ждать, но Вера только плечами пожимала. Мать поинтересовалась, как ей кажется адвокатша, хорошая ли, можно ли доверять, и это был удобный случай потребовать замены защитника, но Вера промолчала, сама не понимая почему.

Через несколько минут появился папа, бодрый, моложавый в своих любимых парусиновых брюках и рубашке поло, похожий на Челентано. Славик гордился этим сходством, а Вера – не очень, потому что тяжеловатая челюсть и длинный нос перешли ей по наследству.

Папа не мог ничем помочь, но господи, как же хорошо, что он пришел, просто встал рядом, и можно взять его за руку… Вера отвернулась, чувствуя, что сейчас заплачет, но в конце концов, кто как не она имеет сегодня право на слезы?

Раз всхлипнув, она уже не могла остановиться, слезы лились и лились, так что папе пришлось отдать ей свой носовой платок, огромный, красный в белую клетку, который она с таким удовольствием гладила, пока жила дома. Уже уголки затрепались, а папа все с ним ходит, и мама до сих пор, гладя, складывает платок в шесть раз, как и она когда-то.

Это была не истерика гнева, а слезы печали, после которых становится чуть-чуть легче, жаль только, что они настигли ее в самый неподходящий момент.

Перерыв кончился, и папа отвел ее в зал суда.

Стараясь не всхлипывать и ежесекундно промокая глаза, Вера, как в тумане, слушала показания каких-то ребят, видимо, юных артистов, которые утверждали, что снимались в плащах из простой ткани, а не из кожи, почти две недели провели на съемочной площадке, а денег за свою работу не получили. Потом выступил хрупкий старичок с белоснежной шевелюрой и в дымчатых очках, видимо, эксперт, и с научной точки зрения доказал, что изъятые из тихвинского Дома культуры кожаные плащи, переданные туда в качестве шефской помощи, являются изделиями из сатина и ничем иным. Следующей свидетельское место заняла элегантная дама средних лет, швея из костюмерного цеха, показавшая, что никакой кожи они в глаза не видели ни при работе над костюмами к фильму Соломатина, ни вообще никогда, потому что это очень глупо – шить костюмы из такого дорогущего и дефицитного материала, когда сатин на пленке выглядит ничуть не хуже. У них и опыта такого нет, но она подозревает, что для работы с кожей нужны совершенно другие мощности, чем располагает их цех.

Последним выступал мужчина средних лет, как поняла Вера, тоже эксперт, который долго и непонятно объяснял, что наиболее вероятно в представленном фрагменте кинофильма сняты артисты, одетые в плащи из тканевого материала, однако фактических данных недостаточно для категорического вывода.

Всхлипывая и сморкаясь, Вера все же старалась внимательно следить за работой Мишиной адвокатессы и ловить все проявления ее тупости и некомпетентности, чтобы убедить папу сменить защитника.

Но, черт возьми, в первые же полчаса вынуждена была признать, что на месте Веры Ивановны задавала бы те же самые вопросы.

У молодых артистов адвокатесса интересовалась, видели ли они хоть раз директора картины на съемочной площадке и получали ли распоряжения лично от него, и работнице из цеха задала тот же вопрос. Приходил ли Делиев хоть раз в пошивочный цех? Объяснял ли, почему они должны шить из сатина, хотя в карте раскроя у них стоит кожа?

Тут швея с несколько излишней горячностью сообщила, что они простые работницы, в документацию не смотрят, а что им принесут, из того и шьют. Что касается директора картины Делиева, то она его сегодня видит первый раз в жизни.

К экспертам у Мишиной адвокатессы вопросов не возникло, зато адвокат Соломатина замучил их разными юридическими тонкостями. Ах, простите, он не сомневается в выводах товарища эксперта, но разве может тот утверждать, что анализировал именно те костюмы, которые Дому культуры передала киностудия? Ведь нельзя исключить, что из Ленинграда приехала прекрасная кожа, а тихвинцы подменили ее уже на месте.

А уж когда адвокат Соломатина услышал от другого эксперта, что вывод экспертизы у него предположительный, а не категоричный, то вцепился в него, как бульдог, и не отпустил, пока эксперт с тяжелым вздохом не признал, что судить о материале, из которого изготовлен предмет, только по его киноизображению, не имея самого материала, крайне сложно, а то и невозможно. Ювелир никогда не скажет, запечатлен на фотографии бриллиант или копия, и врач остережется ставить диагноз по кинохронике. Максимум сделает предположение, которое посоветует проверить коллеге, находящемуся в непосредственной близости с пациентом, но категорически настаивать на своей версии и назначать лечение без непосредственного контакта с больным ни за что не станет.

В общем, адвокат изрядно дезавуировал показания эксперта, но что толку в этом цирке, если полно других доказательств подмены? Только измучил специалиста, потянул время и продемонстрировал свое хитроумие.

У ребятишек защитник Соломатина спрашивал, обещали ли им вообще какие-нибудь деньги, или они с самого начала знали, что будут работать на общественных началах, видимо, готовил почву для какого-нибудь юридического фокуса.

Ясно, что Соломатин доверился не первому попавшемуся юристу, а настоящему зубру правосудия, но все же его виртуозность пришлась Вере меньше по душе, чем простая прямота ее тезки Веры Ивановны.

Надо ли настаивать на замене?

Всхлипнув последний раз, она решила, что не имеет права вмешиваться в Мишину судьбу, раз все равно с ним разведется. Она высидит процесс, передаст ему теплые вещи, и на этом их дорожки разойдутся, поэтому пусть Миша сам принимает решения насчет своего будущего. Как начал без нее решать, что можно воровать государственные деньги, так пусть продолжает и дальше, ей дела нет. Для очистки совести предупредит его, что папа, стремясь помочь, пригласил самого тупого адвоката города («ну естественно, никто и не ожидал ничего другого от нашего папочки», вставила бы мама) и есть кандидатура получше, но настаивать ни на чем не будет.

Вера промокнула глаза и вернула платок отцу. Все-таки напрасно она пришла сегодня в суд. Мало того, что себя измучила, так еще и выставила себя верной и преданной женой, такой же бесхребетной идиоткой, как Малюкова, которой все равно с кем жить, лишь бы цепляться за мужские штаны. Сейчас, слегка успокоившись, Вера готова была убить себя за эту безобразную истерику и попыталась снова принять надменный вид и больше уже не смотреть в сторону мужа, но, когда заседание кончилось, конвойные разрешили родственникам подойти к подсудимым. Вера отступила перед Мишиной матерью, но та неожиданно вытолкнула ее вперед. Она оказалась прямо перед мужем и стояла, как отупелая, не зная, что сказать этому чужому человеку.