Алая аура протопарторга. Абсолютно правдивые истории о кудесниках, магах и нечисти самой разнообразной [litres] - Евгений Юрьевич Лукин

распада империи пограничный Понерополь, увы, утрачивает самостоятельность и самобытность. Такова плата за выживание. Сначала он входит в состав Хазарского каганата, затем – Золотой Орды и наконец становится заурядным провинциальным городком Российской империи. Меняются религии, меняются законы, и только название напоминает о его древнем происхождении… Пройдёмте дальше…

Следующая экспозиция была целиком посвящена известным историческим личностям, в то или иное время посетившим Понерополь. Со стен глядели Ванька Каин, Кудеяр, атаманы Баловень и Неупокой-Карга, Стенька, Емелька, Алексашка Меншиков, Сонька Золотая Ручка, Мавроди, Мишка Япончик…

– А это кто такой? – не понял Влас.

На портрете был представлен в профиль пухлый восточный мужчина, увенчанный чалмой.

– Арудж Барбаросса, первый султан Алжира.

– Неужто и он…

– Нет. В Понерополе он не был ни разу, если вы это имеете в виду. Просто не успел, да и не до того ему было… Здесь он присутствует как создатель пиратского государства. Вообще-то, конечно, пиратов в Алжире хватало и до него, но сделать пиратство основой экономики удалось лишь Аруджу и младшему его брату Хайраддину… Теперь направо, пожалуйста…

* * *

Притолока дверного проёма, ведущего направо, была декорирована следующим изречением: «Если отрицание подсудимого не приемлется в доказательство его невинности, то признание его и того менее должно быть доказательством его виновности». А. С. Пушкин, «Капитанская дочка». Чуть выше располагалась небольшая копия барельефа, что украшал собою фронтон.

Влас переступил порог и приостановился, неприятно поражённый открывшимся зрелищем. Помещение было уставлено и увешано орудиями пытки и казни. Шипастые цепи, колодки, дыбы, железные клетки, незатейливые кнуты и плахи, соседствующие с куда более изощрёнными гарротами и коленодробилками. Кое-что проржавело, тронулось трухлецой, но кое-что выглядело как новенькое – отшлифованное, умасленное и вроде бы готовое к употреблению.

– Таким вот образом, – с прискорбием произнёс Раздрай, – одно государство за другим в течение многих веков выжигало, вырывало и выламывало с корнем древние наши традиции, тщетно пытаясь исказить душу народную…

– Экспонаты часто пропадают? – поинтересовался Влас.

– Почему вы спрашиваете?

– Да вон там…

Они приблизились к стеклянному ящичку, снабжённому вселяющей дрожь надписью: «Ложка глазная острая жёсткая». Ящичек был пуст.

– Ах, это… – Такое впечатление, что Раздрай несколько смутился. – Не обращайте внимания… – сказал он, снимая табличку и пряча её в карман. – По ошибке выставили… Это не орудие казни, это медицинский инструмент… Проделки моего бывшего помощника – порезвился мальчуган напоследок…

– Напоследок? – встревожился Влас. – А что с ним стряслось?

– Ничего, – невозмутимо отозвался Раздрай. – Решил сменить отмазку. По-вашему говоря, уволился, нашёл другую работу… Послушайте, Влас! – оживился он. – А что, если вам натурализоваться, осесть в Понерополе, а? Я бы вас в музей принял помощником смотрителя… Юноша вы умненький, языкастый…

Странно. Второй случай за день, когда Власу предлагали сменить гражданство.

– Вы не спешите с ответом, вы подумайте, – не отставал Раздрай. – Посмотрите, какие перед вами сразу открываются возможности… Криспинада вам гарантирована!

Влас чуть не вздрогнул – и неудивительно, если учесть окружающее обилие пыточных приспособлений с мудрёными названиями, но тут же, слава богу, вспомнил, что речь идёт не о роде казни, а всего лишь о спонсорстве.

– На что криспинада?

– На издание книжки!

– Какой?

– Напишете! Взгляд на Понерополь со стороны. Свежим, так сказать, незамыленным глазом… Знаете, как сразу уцепятся!

– Так я ж хвалить не стану!

– Замечательно! Когда нас перестают ругать, наступает всеобщее уныние. Становится непонятно, зачем живём. Так что ругань нам необходима! Я бы даже сказал, живительно необходима! Видимость смысла, знаете ли…

Влас улыбнулся:

– Хорошо, подумаю…

– Подумайте. А сейчас давайте вернёмся в фойе, а оттуда уже в зал, посвящённый двадцатому веку…

* * *

Коридорчик, соединявший залы, напоминал просеку в ало-золотых зарослях знамён. По сторонам дверного проёма стояли, подобно караульным, два небольших бронзовых вождя. Точнее – выкрашенных под старую бронзу. Над притолокой распластался транспарант, возвещавший: «В лозунге „Грабь награбленное“ я не могу найти что-нибудь неправильное, если выступает на сцену история. Если мы употребляем слова „экспроприация экспроприаторов“, то почему же нельзя обойтись без латинских слов?»

– Начинала советская власть хорошо… – заверил Раздрай, поправляя бахрому стяга. – Временами казалось даже, что большевики и впрямь скажут нечто новое. То есть вспомнят хорошо забытое старое. Борьба государства с преступностью, да будет вам известно, самая беспощадная форма конкуренции. К восемнадцатому году она была фактически прекращена, однако после Гражданской войны вспыхнула с новой силой. Советское правительство, повторяя ошибку своих предшественников, торжественно отреклось от криминалитета и принялось искоренять его, причём гораздо успешнее, чем Российская империя, Золотая Орда и Хазарский каганат, вместе взятые…

Они ступили в зал, свидетельствующий об успехах индустриализации и ужасах ГУЛАГа.

– Опять помощник нашкодил? – сообразил Влас, увидев в очередном стеклянном ящичке пару столовых ножей: один – мельхиоровый, не подлежащий заточке, со скруглённым кончиком, другой же – вполне современный, широкий, бритвенно-острый, хищных очертаний.

– А вот и ошиблись, – сказал Раздрай. – Данная экспозиция наглядно показывает, насколько советская власть старалась обезвредить своих граждан. Не то что снайперского ружья – порядочного ножа не раздобудешь! – Аверкий Проклович открыл стеклянную крышку ящичка и достал изделие из мельхиора. – Смотрите сами. Разве таким ножиком кого-нибудь убьёшь? Хлеб разрезать и то затруднительно. А теперь обратите внимание на вторую кухонную принадлежность. Сразу после краха коммунизма в России подобные клинки поступили в продажу, причём сотрудники милиции со свойственным им юмором тут же прозвали их оружием массового поражения. Именно ими было совершено в те времена большинство бытовых убийств. Поэтому сохранение запрета на свободную торговлю пистолетами и револьверами кажется мне откровенной нелепостью… Да что там ножи! – с горячностью воскликнул он. – Что там пистолеты! Какой смысл было их запрещать, если с девяносто первого года в руки людей попало самое страшное оружие – деньги! Наймите киллера, а уж он как-нибудь сообразит, чем конкретно ликвидировать неугодного вам человека… Словом, как всегда, остановились на полпути… – жёлчно заключил Раздрай. Затем личико его смягчилось, обрело несколько мечтательное выражение. – Но бог с ним, с прошлым… Перейдём к настоящему…

* * *

Настоящее Власа не впечатлило – так, что-то вроде того магазинчика под липовой вывеской «Скупка краденого», где он приобрёл фляжечку Вована. Предыдущие залы, следует признать, смотрелись поинтереснее. Тем не менее старческий теноришко Аверкия Прокловича торжественно взмыл, зазвенел:

– И, лишь обретя независимость, став самостоятельным государством, мы наконец очнулись, вспомнили наконец, что не безродные мы, что у истоков наших стоит не кто-нибудь, а сам Филипп Македонский… Однако нам предстоял ещё один горький урок, надеюсь последний. Помните мемориал?

– Не только мемориал, – сказал Влас. – Я ещё и митинг помню. Когда культяпками голосовали…

– История не знает сослагательного наклонения, – с печальной язвительностью изрёк Раздрай. – Вот