Отзвуки эха - Даниэла Стил

— Кто все эти люди, мама? — тихо спросила девочка. Она очень любила мать, но чувствовала, что после смерти отца та отдалилась от нее. Мать, которую она знала, ушла вместе с мужем. С тех пор как умер Антуан, в доме никогда не звучал смех, и, только играя с Дафной, Амадея позволяла себе быть прежней веселой девочкой.

— Это мои родители, братья и сестра, — коротко ответила Беата.

До этой минуты Амадея не подозревала об их существовании. Отец когда-то объяснил, что и он, и мама — сироты. Амадея обожала слушать историю их первой встречи, снова и снова просила рассказать, как они полюбили друг друга с первого взгляда, какой красавицей была мама в день свадьбы. Девочка знала, что ее родители познакомились в Швейцарии и жили вместе с родственниками отца, пока Амадее не исполнилось два года, после чего их семья переехала в Германию. Амадея иногда и сейчас еще ездила верхом, но при виде лошадей неизменно с глубокой грустью вспоминала об отце. Мать давно продала ее пони. Жерар и Вероника говорили, что будут всегда рады видеть ее, но Амадея чувствовала, что мать не любит, когда она уезжает в замок. Беата боялась, что с дочерью тоже может случиться беда. Чтобы не расстраивать ее, Амадея перестала посещать конюшни замка, хотя ей очень не хватало прогулок верхом.

— Они все умерли? — спросила девочка, видя, с какой тоской мама смотрит на снимки. Беата как-то странно взглянула на нее.

— Нет. Умерла я, — глухо обронила она и надолго замолчала. Амадея вернулась к Дафне, веселой, здоровой пятилетней малышке, считавшей старшую сестру главным в мире человеком. По ее твердому убеждению, никого лучше Амадеи быть просто не могло.

С тех пор каждый год на Йом Кипур Беата посещала синагогу. Это был день покаяния, время искупать прошлые грехи и позволить Богу судить верующих. Беата вырастила детей в католической вере и искренне верила во все, чему их учила. Но по-прежнему раз в год ходила в синагогу, чтобы увидеть своих. Свою семью. Они всегда находились там. Мужчины, как полагалось, были отделены от женщин. И каждый год Беата брала с собой Амадею, ничего не объясняя. После стольких лет все так усложнилось… Беата не хотела признаваться во лжи и поэтому так и не рассказала дочерям, что ее родители — евреи.

— Почему ты туда ходишь? — спрашивала ее Амадея.

— Мне все это кажется очень интересным, а тебе разве нет? — неизменно отвечала Беата, и в пятнадцать лет Амадея призналась подруге, что ей не по себе от такого поведения матери. Девочка считала, что ее мать не совсем нормальна. Очевидно, потрясение оказалось для нее слишком сильным, и, как полагала Амадея, мать хотела воссоединиться с отцом. Все еще прекрасная в свои тридцать восемь, она терпеливо ждала смерти.

Амадее исполнилось шестнадцать, а Дафне — восемь, и Амадея пообещала отвести сестренку в балетный класс, договорившись именно на тот день, когда мать ходила в синагогу. Девушка втайне радовалась предлогу не идти вместе с матерью. Сама не зная почему, она находила эти походы угнетающими. В последнее время она стала просить Бога внушить ей призвание к монашеской жизни и чувствовала, что ее мечты сбываются.

Беата, в шляпке с густой вуалью, заняла свое место в синагоге и, как всегда, принялась высматривать родственников. Она понимала, что могла бы прийти в любой другой день, но именно в этот праздник полагалось просить прощения у них и у Бога. Ей показалось, что сегодня мать выглядит более изможденной, чем обычно. По какому-то счастливому совпадению на этот раз Беата оказалась прямо за спиной матери. Если бы она посмела, то могла бы протянуть руку и коснуться ее.

Почувствовав чей-то пристальный взгляд, Моника обернулась и посмотрела на сидевшую сзади женщину. Разглядеть ее лица под вуалью она не смогла, но ей почудилось что-то знакомое. Прежде чем она отвернулась, Беата подняла вуаль, и мать узнала ее. Их взгляды встретились. Мать слегка кивнула и отвернулась. Бригитты рядом с ней не было. Моника сидела одна, среди незнакомых женщин.

Когда все стали покидать синагогу, Беата вышла рядом с ней. На этот раз у нее не было ощущения, что мать старается избегать ее.

Монику потрясла бездонная скорбь в глазах дочери. Их руки неожиданно встретились. Беата нежно сжала ее пальцы, и мать не отстранилась, но уже через мгновение направилась к мужу. Тот по-прежнему держался прямо и гордо, хотя Беата заметила, как он постарел. Ее отцу было уже шестьдесят восемь. Матери — шестьдесят три.

Проводив их взглядом, Беата взяла такси и вернулась домой.

— Ну, как все прошло? — спросила Амадея за ужином.

— Что именно? — пожала плечами Беата. Она редко говорила за столом, а сегодня выглядела особенно рассеянной. Беата была под впечатлением от встречи с матерью. Семнадцать лет они не разговаривали, а ведь за это время столько всего произошло! Родились ее дочери, погиб муж, все в ее жизни изменилось, она стала графиней, что не имело для нее никакого смысла, хотя ее сестра, наверное, умерла бы от зависти.

— Разве сегодня не тот день, когда ты ходишь в синагогу? — удивилась Амадея. — Зачем ты это делаешь, мама?

Амадея знала, что ее мать всегда интересовалась вопросами религии. Возможно, именно желание узнать побольше и влекло ее в синагогу? Или она поступала так из уважения к каким-то людям? Насколько Амадея знала, мать всегда была благочестивой католичкой.

— Мне это нравится.

Беата не объяснила старшей дочери, что хотела хотя бы раз в год видеть мать, а сегодня ей довелось даже держать ее за руку. Пусть они не обменялись ни единым словом, но этот простой жест словно оживил ее. После смерти Антуана Беату преследовало единственное желание — встретиться с матерью, словно между прошлым и будущим неожиданно возникла странная связь. Моника стала звеном той цепочки, которая протянулась от нее к Беате и девочкам.

— Как подло, что евреи больше не имеют права издавать газеты или владеть землей! А некоторых даже посылают в исправительно-трудовые лагеря! — возмущенно воскликнула Амадея. В январе канцлером стал Гитлер, и с тех пор то и дело появлялись новые законы против евреев. Беата знала об этом, считала подобные вещи позором нации, но, как и большинство людей, ничего не могла сделать, чтобы остановить разгул антисемитизма. Впрочем, как и у большинства людей, у нее были свои тревоги и проблемы. Но все же волна ненависти к евреям не могла не вызывать у Беаты тревоги.

— Что тебе об этом известно? — удивленно проговорила она.

— Очень многое. Я слушала лекции одной женщины по имени Эдит Штайн. Она утверждает, что женщины должны заниматься политикой, делами народа и страны. Она даже написала письмо папе с осуждением антисемитизма. И я читала ее книгу. Она родилась в еврейской семье, но одиннадцать лет назад перешла в католичество и постриглась в монахини. Однако нацисты до сих пор считают ее еврейкой. Ей запретили читать лекции и преподавать. Теперь она живет в кармелитском монастыре в Кельне и очень знаменита.

— Знаю. Я читала о ней. И нахожу ее книги интересными.

Они впервые разговаривали как двое взрослых людей, спокойно и серьезно. Ободренная таким отношением матери, Амадея решила открыть ей свое сердце. Ее поразило, что мать тоже знала об Эдит Штайн.