Сексуальная жизнь Катрин М. - Катрин Милле

Тот, кому на трассе приходилось на мотоцикле обгонять грузовик, знает, что при наличии даже совсем несильного ветра рано или поздно наступает момент, когда воздух сгущается, становится плотным и сжимает вокруг вас свои объятия. Точнее, этот момент наступает, когда, поравнявшись с кабиной грузовика, вы готовитесь вернуться на полосу впереди. Возникает тяга, и завихрения воздушного потока скручивают вас в спираль: то одно, то другое плечо поочередно выворачивается вперед и откидывается назад. Вы превращаетесь в хлопающий на ветру парус. Несколько секунд назад вы без усилий разрезали легко поддающееся пространство, разлетающееся по обе стороны дороги, и вот неожиданно это пространство начинает густеть, оказывать сопротивление, принимается вас теребить и пытается задержать. Я люблю эти ощущения и в состоянии распознать их под самыми разными личинами при самых различных обстоятельствах. Главное — это прикосновение к бьющемуся сердцу сжимающегося и разжимающегося пространства. В таком пространстве — подобном резиновому жгуту, который, податливо растягиваясь в любом направлении, будучи по неосторожности отпущен, может больно ударить держащую его руку, — мы подчинены стремительному переменному ритму и можем лишь на короткое мгновение стать субъектом, обнимающим — пусть только взглядом — окружающий мир, прежде чем снова превратиться в обнимаемый объект. Так происходит, как ни странно это может показаться на первый взгляд, в секс-шопе. Я особенно любила ходить в секс-магазин с Эриком. Пока он занимал продавца своими исключительно детальными — Эрик всегда был в курсе дел и не обходил вниманием ни одну новинку (в особенности это относилось к видеокассетам) — расспросами, я гуляла среди выставленных экспонатов. Первый же образ, первая бросившаяся мне в глаза картинка — вне зависимости от конкретного содержания, будь то лежащая красавица, которая, слегка приподняв голову и оглядывая свое тело, словно раненый на носилках, силящийся разглядеть, не ампутировали ли ему ноги, раздвигает ярко накрашенными ногтями алую плоть; или сидящая на корточках красавица, в классической позе pin-up, подпирающая ладонями огромные груди, далеко превосходящие размерами ее голову; или молодой мужчина в костюме и при галстуке, обнаживший член и угрожающе надвигающийся в направлении особы не первой молодости, сидящей на корточках у письменного стола (она, должно быть, адвокат или генеральный директор); или даже культуристы, одетые в теряющиеся среди нагромождения мускулатуры плавки и призванные привлекать гомосексуальную клиентуру, — короче говоря, любое изображение — графическое, фотографическое, кинематографическое, реалистическое (манекен, демонстрирующий мужские трусы в отделе «товары — почтой») или карикатурное (мультипликационный персонаж, стреляющий куда-то струей спермы невиданных размеров), — немедленно производила на меня легко распознаваемый эффект: характерная судорога в нижней части живота. Я листала открытые журналы, придирчиво вертела те, что были запакованы в целлофан… Не правда ли, это чудесно — иметь возможность беспрепятственно возбуждаться у всех на виду, в окружении людей, занятых тем же самым и при этом ведущих себя словно в Доме книги? Не правда ли, их видимая безучастность при разглядывании объектов и фотографий, от созерцания которых у себя дома можно запросто потерять голову, достойна восхищения? В таких случаях мне бывало трудно удержаться от несбыточных мечтаний, и я нередко принималась конструировать свой фантастический мир, где, заскочив в любой магазин, можно было найти порнографические товары, спокойно лежащие среди прочих, и, без стеснения и стыда впившись взглядом в сочные, красочные изображения, отдаться на мгновение жаркой волне, идущей из живота, прежде чем, оказавшись, к примеру, в купе поезда, продолжить, без малейшего замешательства или застенчивости, перелистывать наполненные разбухшими органами страницы. «Простите, не мог бы я позаимствовать у вас журнал?» — «Конечно, конечно…» Ну и так далее. Атмосфера откровенной безмятежности, царящая в секс-шопах, распространялась на общественную жизнь в целом.

Пип-шоу проходит в отдельном зале, вход в который находится позади стойки, и всякий раз, попадая туда, у меня складывалось ощущение, что я приехала в театр с опозданием. Переступив порог, мы попадаем в тускло освещенный кольцевой коридор, по всей длине которого находятся двери, ведущие в «ложи». Отличие от театра заключается в том, что нам нет необходимости давать мелочь на чай билетерше, а, напротив, билетерша — то есть билетер — меняет нам купюры на монеты, необходимые для поддержания в рабочем состоянии окна-экрана, выходящего на сцену, которая располагается в центре круглого зала и где с какой-то потусторонней неторопливостью извивается тело очередной девушки (иногда на ее месте работает пара «мужчина-женщина»). В кабине всегда так темно, что мне ни разу не удалось разглядеть там абсолютно ничего — даже стен, — и это вызывает у меня ощущение, что я парю в пустоте, если не считать едва различимого голубоватого света, один из лучей которого падает прямо на основание члена, верхняя часть которого находится у меня во рту, — таким образом, мое поле зрение ограничено этим морщинистым, усеянным волосами отростком, регулярно погружающемся мне в горло. Иногда Эрик зовет кассира, чтобы обратить очередную купюру в десятифранковые монеты. Я продолжаю наблюдать за тем, что происходит на сцене. Некоторое время спустя до моего сознания постепенно доходит понимание того, что руки, гуляющие по моим обнаженным ягодицам, мне совершенно незнакомы. При этом мне кажется, что и ягодицы, и ласкающие их чужие руки пребывают где-то в отдалении, словно бы также за каким-то экраном. Как только мы закрываем за собой дверь нашей «ложи», то немедленно пускаем в ход руки, ноги и губы, при этом ни на секунду не отрывая глаз от экрана и не прекращая подробного комментария того, что происходит на сцене. Мы сходимся на том, что у девушки исключительно красивое влагалище, а ее партнер не в меру смазлив. Эрик размышляет вслух, и эти рассуждения приводят его к мысли о том, что неплохо было бы посмотреть, как я и наша артистка лижем друг у друга. Я в принципе не против и, подходя к вопросу с практической стороны, интересуюсь возможностью организации такого сеанса после окончания выступления и т. д. Некоторое время спустя в наших собственных топках становится жарко, наша машина дает полный ход, два тела за стеклом постепенно развоплощаются, превращаются в смутную проекцию пляшущих на границе сознания трахающихся в темноте образов.

Наконец склонившаяся за мной тень, резко выдохнув: «Ха!» — наваливается мне на спину.

Фантастический обмен между образами и реальностью в процессе пип-шоу, несомненно, лишен той особенной текучести, свойственной подобным обменам при просмотре видеоизображения в домашней обстановке, когда достаточно на короткое мгновение разжать объятия и, кинув взгляд на экран, найти там предлог для смены позы. Копошение пикселей на экране дробит границу между порожденным ими пространством и пространством, в котором вы реально находитесь, в то время как стекло экрана пип-шоу представляет собой материальную преграду, стену, разделяющую две симметричные вселенные, преодолеть которую возможно, но которая никогда не исчезнет полностью. Еще два фактора, способствующие созданию такого впечатления, достойны упоминания: во-первых, любой порнографический фильм имеет сюжет, каким бы примитивным он ни был, и этот сюжет волей-неволей притягивает внимание, тогда как происходящее за барьером пип-шоу почти не претерпевает изменений; во-вторых, фильм всегда можно запустить по кругу — или, скажем, провести всю ночь с включенным телевизором, — а бездонная кабина ограничена временем, отмеряемым щелчками механизма, приглашающего опустить очередную монету.