Рено, или Проклятие - Жюльетта Бенцони

Этот император Никеи намеревался завладеть и византийским престолом, а пока прибирал к рукам греческие владения.

Но благодаря щедрости Людовика, который любил своего юного кузена, хоть и не считал его семи пядей во лбу, император мог с удобством путешествовать. Погода стояла ясная и теплая, и Рено, пожалованный титулом стратора, – что означало царский конюший, титул куда более приятный, чем дамуазо при плаксивой госпоже, – вновь обрел вкус к жизни, а вместе с ним любопытство и радость открытий. Рено впервые увидел Средиземное море, и его заворожили яркие синие волны.

Согревала Рено и новая надежда, внушенная ему Бодуэном. Юноша надеялся, что Его Святейшество, быть может, согласится выслушать его исповедь, даст ему отпущение грехов и, стало быть, освободит от предъявленных ему обвинений, снова открыв дорогу к вожделенному званию рыцаря. А звание рыцаря Рено хотел получить из рук короля Франции, который обрек его на изгнание… Но сказать по чести, трудно было надеяться на это всерьез, у великого понтифика было много других забот, что ему до несчастий какого-то мальчишки, да еще к тому же незаконнорожденного? Однако Бодуэн уверял, что тут нет ничего невозможного, и сам собирался подать прошение по делу Рено…

С течением времени молодой человек привязался к своему странствующему императору, узнав о нем многое от Гильена д’Ольнэ, с которым подружился, несмотря на пятнадцатилетнюю разницу в возрасте.

Гильен, умный, образованный и добросердечный человек, рассказал ему, что за жизнь была у этого двадцатипятилетнего принца, пятого сына Пьера де Куртене, на чью голову императорская корона свалилась, как обрушившееся дерево, – ему перевалило за шестьдесят, и он растил тринадцать детей. Папа Гонорий III короновал его в Риме, и старику даже не выпало счастья полюбоваться своей столицей – он умер в Эпире по дороге в Константинополь. А его супруга, Иоланда Фландрская, со своими многочисленными дочерьми продолжала плыть по морю к Константинополю. Достигнув цели, императрица узнала, что стала вдовой, но дала жизнь пятому по счету сыну, которого нарекла Бодуэном. Он родился во Влахернском дворце, в зале из багряного порфира, поэтому получил право именоваться «порфирородный», чем он сам очень гордился. Однако это не означало, что он стал наследником, корона должна была достаться старшему сыну Пьера, Филиппу. Он остался во Франции и слышать не хотел ни о какой короне, предпочитая свои земли в Арденнах стране пусть и легендарной, но расположенной на окраине христианского мира и населенной… Если бы Филипп родился несколько веков спустя, он бы назвал ее жителей «метеками»[20]. Второй сын Пьера принял монашество и, значит, никак не мог стать наследником. Корона естественным образом перешла к третьему сыну, Роберу, он согласился принять корону и был коронован в Святой Софии патриархом Матвеем. Но царствовать для Робера означало жить, ни в чем себе не отказывая. Малодушный и бесталанный государь, Робер делал глупость за глупостью, увенчав их главной – вместо того чтобы жениться на греческой принцессе, он взял в жены хорошенькую дочь одного малозаметного крестоносца по имени Бодуэн де Нефвиль. Сколько его ни отговаривали от этого неравного брака, Робер, влюбившись, совершенно потерял голову и предложил своей возлюбленной корону и обручальное кольцо. К несчастью, красавица Беатриса была уже помолвлена с рыцарем-бургундцем, который не собирался оставаться ни с чем. Он сговорился еще с несколькими баронами, столь же недовольными Робером, как и он, и однажды ночью заговорщики проникли в супружескую спальню, связали Робера, отрезали ему нос и забрали с собой Беатрису, а чтобы окончательно расквитаться с семейством Нефвилей, зашили мать Беатрисы в мешок и бросили в Босфор. Робера они отпустили, но он был навек опозорен, и все подданные презирали этого короля. Он попытался жаловаться папе, но ему это не помогло, и в 1228 году он умер от горя.

Константинопольская корона перешла к четвертому сыну Пьера, Анри, но тот отказался от нее сразу и бесповоротно, до того он был потрясен случившимся с братом. Оставался пятый сын – маленький Бодуэн.

Бедный мальчик родился без отца и потерял мать, которая от горя повредилась рассудком и умерла, когда ему было всего лишь два года. Император Робер, пусть недалекий и легкомысленный, любил своего младшего брата. К нему была нежно привязана и сестра Мария де Куртене, которая вышла замуж за императора Никеи. Когда она овдовела, то вернулась в Константинополь и занялась воспитанием младшего брата. Она поручила его лучшим из учителей, и он выучился нескольким языкам, в том числе и греческому, математике, истории, как оно и подобает тому, кто в скором времени займет престол великого царства. После того как Робер умер, а запас наследников на престол в семействе де Куртене оскудел, Бодуэна женили на Марии де Бриенн, второй дочери прославленного Жана де Бриенна, который был королем Иерусалима и которого изгнал Фридрих II, что не помешало ему жениться на старшей дочери де Бриенна Изабелле Иерусалимской[21], чтобы узаконить свои права на престол. Жан де Бриенн отправился жить в Италию, но по-прежнему рвался в бой. Старый воин с радостью отдал Марию за Бодуэна, согласившись быть опекуном юного императора, и надел на себя корону соправителя Византии до совершеннолетия зятя.

В повседневной жизни Бодуэн II был человеком любезным, знавшим толк в удовольствиях, приятным собеседником, но если он и шутил, называя себя «бродячим императором», то боль его, похожая на стыд, не становилась от этого меньше. Оказаться самым нищим из государей, став во главе империи, чье богатство всегда было баснословным, царствовать в городе, где когда-то золото текло рекой и блестело даже в ручьях, было для него невыносимо. От природы отважный, он мечтал о военных подвигах, завоеваниях и роскоши, благодаря которым василевсы Византии слыли воплощением Бога на земле. Но ума он был среднего, и твердости характера ему тоже не хватало, а значит, подлинно великим государем он вряд ли мог стать. Поддержка и советы Людовика IX и его матери были ему необходимы как воздух, и он к ним всегда прислушивался. Король Людовик и королева-мать любили незадачливого императора, но любовь Людовика была куда теплее и искреннее, чем расположение его матери. Королева Бланка была довольна, что стала чуть ли не регентшей при императоре Константинопольском, и испытывала к нему приязнь с явственным оттенком пренебрежения. Да и как относиться всерьез к государю, который сидит и тешит себя мечтами под завывания волынки?!

Необычное пристрастие Бодуэна к этому музыкальному инструменту появилось у него после его первого путешествия в Англию. Он поехал туда, надеясь увлечь короля Эдуарда III идеей крестового похода. Войско, которое двинулось бы берегом Босфора через Анатолию, помогло бы Бодуэну привести в чувство императора Никеи и других греческих принцев, которые только и думали, как бы лишить его трона! Но английскому государю хватало своих забот, он отстаивал наследие Плантагенетов, так что бедный Бодуэн получил от него только красивые слова и весьма туманное обещание когда-нибудь подумать о его предложении. И вот тогда в одном из постоялых дворов Лондона Бодуэн повстречал Ангуса Рыжего с волынкой. Этот музыкальный инструмент кормил Ангуса, а точнее, поил его вдоволь пивом. Бодуэн, зачарованный странной музыкой, привязался к музыканту, взял его к себе в свиту и повсюду возил с собой.