Наследие Дракона - Дебора А. Вольф

– Ты никогда еще не сидел на лошади, знаю. Я тебя научу. Это совсем несложно, Дару, честно. Ты ведь зеераниец и должен уметь ездить верхом. Ты – зеераниец, – повторил мальчик, будто это были очень важные слова.

Гул толпы заставил их подойти к арке, открывавшей обзор на арену. Полностью обнаженный Таммас Джа’Сайани сидел верхом на Азуке, и они вместе исполняли танец кьядры. Едва ли не легендарный чалый жеребец синеватой масти двигался, как заговоренное серебро, как тень в бледном свете луны, а его шкура мерцала, словно серебряный колокол. Вашай Таммаса по кличке Дайруз, запрокинув голову, сидел у возвышения, и его грива цвета сажи с пеплом буквально поглощала солнечный свет. Глаза кота были полузакрыты, а рот приоткрыт. Вашай порыкивал, мурлыкал и подпевал мелодии.

Азук подпрыгнул высоко в воздух, вставая на дыбы. Таммас широко раскинул руки, принимая вызов, и Дайруз разразился таким рыком, что по ногам Дару пробежала дрожь. Толпа ответила вашаю визгами, топотом, аплодисментами, воем шофаротов. Люди исполняли песню Зееры.

Где-то на уровне костного мозга в Дару разгоралась тоска, и его рот наполнился горечью.

Ты – такой же зеераниец, – упрямо твердило его сердце, повторив: – Такой же. Его дух взывал к той жизни, в которой отказывало ему тело.

– А теперь представь, что Таммас – твой брат.

Дару подпрыгнул от неожиданности и обернулся к Измаю. Старший мальчик тряхнул головой, его губы искривились в невеселой усмешке.

– Представь, что древние сказания ожили, обернувшись в полотно с изображением великого героя, и это твой старший брат. – Он вздохнул. – Да ты просто счастливчик.

– Счастливчик? – Даже самому Дару собственный смех показался жутковатым. – Да уж, счастливчик. Мне так повезло под этим солнцем, что я сам себе завидую.

– Но ты и правда счастливчик, – настойчиво повторил Измай. – Ты – сильнейший за последнюю сотню лет подмастерье повелительницы снов. Тебе даровано право жить с ней… учиться у нее.

– Так уж и сильнейший? Кто это сказал?

– Да хотя бы моя мать, а ты прекрасно знаешь, что все ее слова претворяются в жизнь. Может быть, повелители снов и могут видеть будущее, но только матери способны его создавать. Говорят, что ты уже странствовал по дорогам снов. Каково это?

– Ты спрашиваешь о Шеханнаме?

Измай кивнул:

– Это похоже на грезы, которые приходят во сне?

Дару смотрел на арену, но его мысли витали среди покрытых густой зеленью троп Шеханнама. По дивным деревьям серебристого и золотого цвета, прямым, как речные водоросли, и теням… Это нисколько не походило на сон, ничего общего. В обычных сновидениях нельзя умереть. Или кого-нибудь убить. Дару вспомнил, как создавалась его флейта из черепа птицы, и содрогнулся.

– Мне очень жаль. – Казалось, Измаю стало стыдно. – Мне не следовало тебя об этом спрашивать.

Дару пожал плечами.

– Все в порядке. Просто дело в том, что… Шеханнам трудно описать словами. Повелительница снов не любит, когда я об этом говорю.

Измай кивнул.

– Хафса Азейна отбрасывает длинную тень. – Он указал подбородком в сторону Мадража. – Совсем как мой брат.

Только вот твой брат не убивает людей во сне, – подумал Дару.

Рухайя уставилась на него с таким выражением, как будто прочла его мысли.

Измай перевел взгляд на арену и замер как вкопанный.

– Ау-йе. Ай ях.

Дару проследил за его взглядом. На сцену Мадража вышла пара обнаженных бойцов. Дару ухмыльнулся.

– А Сулейма сегодня просто красотка, верно?

Но не такая, как Ханней, – прошептало его сердце. Однако Дару приказал ему замолчать.

Измай с шипением выпустил воздух сквозь зубы.

– Неужели это так очевидно?

– Может быть, я и мал, Измай, но уж точно не слеп.

Дару рад был сменить тему.

– Всем известно о твоем отношении к Сулейме. Даже мертвецы знают, как она тебе нравится.

При этих словах что-то ледяное зазвенело в ухе у Дару, а по спине пробежал неприятный холодок. Мальчик прикусил губу и в тысячный раз пожалел о том, что не научился держать язык за зубами.

Но Измай его не слушал. Его глаза не отрываясь следили за дочерью повелительницы снов.

– Она похожа на стихи, оживленные дыханием.

– Думаешь, она победит Ханней?

Дару прижался к низкому каменному перекрытию, жалея, что не обладает зоркостью ястреба. Обе джа’акари поклонились сначала зрителям, потом друг другу, а затем приняли боевую стойку. Они были лучшими воительницами из нового набора и собирались сражаться за титул чемпионки.

– Иначе и быть не может, – произнес Измай.

– Ну… полагаю, Сулейма и правда выйдет победительницей. Но они обе очень сильны.

Услышав это, Рухайя издала рычащий смешок.

– Сильны по человеческим стандартам, конечно, – ответил Измай.

– Шшш! Слушай!

Барабанщики встали на свои позиции и застучали по натянутым шкурам, и издаваемые кончиками их пальцев звуки – трюм-трум-бум-шушшш – эхом отражались в сердце Дару. Должно быть, такое же эхо звучит в сердце каждого зрителя на Мадраже, – подумал он.

Трум-трум-шушшш – раздалось снова, и девушки пришли в движение. Ханней зашевелилась первой. Она схватила пригоршню песка, а затем совершила полный переворот, кружась и вращаясь, – при этом косы отчаянно хлестали ее по лицу. Сулейма отклонилась назад, и ее ноги также пришли в движение, делая кульбит. Мускулистые, покрытые маслом и шрамами тела обеих девушек сияли воинственной красотой. Одна из них нападала, а другая отражала удары, снова и снова, напоминая огонь, играющий с тенью. Все это происходило под аккомпанемент своеобразной мелодии – раздавался боевой клич, за ним следовал хрип и хорошо сбалансированный удар, перестукивание барабанов и биение сердца.

Сулейма закричала и взмыла в воздух, перебирая ногами, точно следовала за порывом ветра. Ханней отпрыгнула в сторону, словно песчаный дух, и удар огненноволосой девушки угодил в пустоту. Вода и пламя, ветер и песок. С помощью движения своих сильных тел и горящего в сердцах огня девушки рассказывали историю Зееры.

А потом все закончилось.

Девушки завертелись, поворачиваясь друг к другу то лицом, то спиной, и обменялись ударами с такой скоростью, что все слилось в одном витке. Как только Ханней припала к земле, Сулейма нанесла ей косой удар. Ее нога угодила в грудь соперницы, раздался резкий хруст, и Ханней рухнула на землю.

В Мадраже повисло гробовое молчание. Оно не походило ни на тишину летней охоты, ни на безмятежность зимнего утра. Это было молчание, которым провожают в ночь больное дитя. Дару был хорошо знаком с ним. Не обращая внимания на Измая, который пытался ухватиться за его тунику, он спрыгнул с низкого балкона. Приземление оказалось неудачным: Дару упал, ударился, и обе его ноги пронзили искры боли; но затем мальчик поднялся и неловко побежал через всю арену.