Бунт Афродиты. Nunquam - Лоуренс Даррелл

— Продолжайте, — сказал я, — продолжайте, старина Маршан, не позволяйте мне задумываться. Никогда прежде мне не приходилось слышать о таком прекрасном проекте, да ещё с таким количеством проблем. Это всё равно что завести ребёнка!

— Именно! — воскликнул он, вновь набираясь энтузиазма, которого я лишил его своим ненужным вмешательством. — Пока общество плодит рабский класс анальфабетиков, «les visuels»[56], которые забыли навыки чтения и зависят от павловских сигналов, определяющих время еды и других физических нужд, — мы, несомненно, имеем право создать модель, которая будет по меньшей мере столь же «человеком», сколь и эти так называемые люди. Правильно? Никак не могу добиться от Джулиана ответа на вопрос, до какой степени нам следует ограничить её свободу действий. Он не желает об этом думать. Но если удастся достигнуть намеченного — почему бы в один прекрасный день нам не отпустить Иоланту, не поцеловать её нежно и не сказать: вот ты и свободна — как будто её выпускают из тюрьмы. Нет никаких причин, насколько я могу судить, почему бы ей не жить самостоятельно в том мире, каким мы знаем его сегодня. Надо будет просто выпустить её, как мыльный пузырь из детской игрушки. «Лети, дитя!» Аналогия с рождением ребёнка вполне допустимая; разве что дети рождаются беспомощными и им ещё предстоит пройти через культурную мясорубку. А допустим, наш ребёнок явится сразу тридцатилетним, духовно зрелым, да ещё с её-то жизненным опытом. Что ей помешает занять место рядом с другими куклами и так же дёргать рычаг ради пропитания, по-павловски? Открывается дверца, и въезжает суп.

Он был чертовски пьян, но оставался на удивление холодным и рациональным. И хотя щёки у него горели, как у чахоточного, он чётко произносил слова и в уборную отправился твёрдым шагом.

— А думать она сможет? — спросил я.

— Это зависит от нас; мы составляем библиотеку её условных рефлексов, руководствуясь старым графиком, который вы начертили для Авеля. Она и чувствовать кое-что будет. Однако что именно, в общем-то, решать нам.

Он ушёл, а я с нетерпеливым вожделением предался мыслям о таинственном задании. Иоланта!

— Фауст!

Маршан появился вновь со словами:

— Если это и кажется сложным, то всего лишь из-за большого количества деталей. Реакции не бесконечны с мускульной точки зрения, хотя, конечно же, их много и они разные. Разговор и всё прочее — это тоже не бесконечно; ваш звуковой анализ был очень полезным и вполне годится для новых материалов. На мой слух, голос очень удался; знаете, я проиграю пробную запись.

Он подошёл к своему пальто и достал из кармана маленький магнитофон с парой неплохих наушников. В них на фоне механического дыхания пустоты я услыхал живой голос Иоланты, произносившей тихо, мечтательно: «Миры памяти, миры желаний, эхо предаст их огню. Три — два — четыре, три — два — четыре. Ответьте мне. Есть тут кто-нибудь, кто видел меня, кто-нибудь видел меня, видел меня?.. Милый, такого больше ни у кого не было». Мне стало не по себе — нет, буду продолжать. Воспроизведение голоса оказалось до того прекрасным, что у меня кровь стыла в жилах. С другой стороны, всё это было очень далеко, Афины, «Голубой Дунай» и прочее. И я вдруг ощутил болезненный укол — Акрополь на заре и тёплое благоухающее хрупкое тело в моих объятиях, словно случилось священное кораблекрушение; вкус тогдашних благочестивых поцелуев.

— Иоланта!

— Как живая, а?

— Ну и формулировочка… но что есть, то есть. Полагаю, в основе этой вашей работы был Авель — пришлось мне тогда повозиться.

— Да. Но и фильмы, кстати, тоже.

— Проклятье, — сказал я и непонятно почему ощутил желание громко расхохотаться. — Мускулы получают силу от крошечных фотоэлектрических мнемонических батареек…

— Правильно, старина. — Маршан выложил пачки наводящих уныние бумаг и начал чертить очень грубые схемы. — У неё пять реагирующих зон; энергия поступает от нового сухого элемента более продолжительного действия, который можно заменять. На модель пошли такие кетгут и нейлон, какие не снились ни одному рыбаку и ни одному скрипачу. У неё потрясающие руки, даже красивее, чем были у живой. Она бодрствует благодаря естественному свету, который приводит в действие светочувствительные батарейки, становится немного томной в сумерки и засыпает в любое угодное вам время. Но, конечно же, работа ещё не завершена. Понадобится несколько недель, прежде чем мы сделаем последний стежок и она будет готова пройтись по Риджент-стрит.

— Приставать к мужчинам, да?

— Это на ваше усмотрение.

— На моё?

— Судя по всему, в этом деле Джулиан считает ваше слово законом. Мне же кажется, что он ведёт опасную игру — с вашим, так сказать, чувством юмора. Но не буду лезть не в свои дела. Свою роль я играю как могу. Однако понимаю, что всего лишь интерпретирую чужие идеи; настоящий учёный — вы.

Для меня это прозвучало довольно странно, скажем так. Мне всегда казалось наоборот.

— По-настоящему мозговой центр — Джулиан. Мы бы не занимались тем, чем занимаемся, если бы не он.

Маршан согласился, вытер салфеткой вставные челюсти и аккуратно водворил их на место.

— Мы фотографировали примерно двадцать женщин во всех возможных ситуациях, чтобы определить реакции Иоланты. Вот уж удивительно, насколько скучен обычный день женщины со всеми её передвижениями, разговорами, впечатлениями. Даже если учесть максимальный запас мыслей, мы можем заложить в ней предельно адекватные реакции на большую часть того, что случается с нормальными людьми. Свет, звук провоцируют реакцию. Она будет чем-то вроде большой, не от мира сего, куклы, играющей совершенную даму нашего времени.

— Мне уже нравится, — сказал я.

— Берегитесь, Джулиана, — игриво произнёс Маршан. — У неё будут половые органы… впрочем, до конца их ещё не проработали. Ждём, когда у вас появятся новые идеи. Но фундамент храма заложен…

— Какого храма?

— Храма наслаждения. В моей натуре слишком много пуританского, поэтому я стараюсь кое-чего не замечать; а Джулиан пока ещё не дал окончательных указаний. Однако если нам надо сделать её живой женщиной, мы не можем оставить её без сексуальных реакций, даже если они обусловлены батарейками.

Шутить мне расхотелось, тем более что я понимал, насколько всё серьёзно, и чувствовал себя не совсем ловко. Тем временем Маршан продолжал:

— В Тойбруке вы найдёте кое-кого из старых приятелей, например Сайда, маленького одноглазого араба-христианина из вашей зелёной юности, в руках которого самая творческая и самая тонкая работа, связанная со световой и звуковой чувствительностью. Помните, тот человек, который сотворил для вас слуховую трубку?

Конечно же, я помнил его. Совершенно потрясающий мастер миниатюры; фирме повезло заиметь такого искусника.

— И трупы вас тоже заинтересуют, настоящие трупы; удивительно, как одно тянет за собой другое. Невольно, так сказать. Когда у нас появились первые трудности с анатомией и мы связались с Королевским хирургическим колледжем и так далее, у Джулиана появилась возможность открыть в Турции фирму, которая стала заниматься бальзамированием! Понимаю, звучит странно, и, конечно же, поначалу мы много смеялись, кстати, не без раздражения, так как сами должны были додуматься до этого. Бальзамирование ведь самое древнее из всех культовых занятий, и почему мы сами не вспомнили о нём хотя бы за несколько лет до Джулиана. Итак, с помощью двух Святых Церквей, Восточной и Западной, объединившись и сочинив проект дележа будущей прибыли, вместе с Римом и Византией взялись с éclat[57]за дело. Естественно, поначалу была пущена в ход мощная церковная пропаганда — проповеди, специально подготовленные службы, во время которых люди узнавали, как нехорошо бросать гнить своих ближайших и дражайших родственников, если их можно забальзамировать и надеть в холле на шляпный крюк, как мы обычно поступаем, например, с вепрями или оленями. Милым украшением старомодных пабов мог бы стать и Мой Хозяин, восстановленный таким образом (возможно, слегка лессированный[58]).