Второй шанс на счастье - Айрин Лакс

— Было бы здорово, если бы ты спросил моего мнения, прежде чем объявлять меня своей девушкой при всех.

— Ты их знаешь? Они твои близкие друзья? — уточнил Богдан.

— Нет, но…

— Тогда тебе не о чем переживать. Им плевать. Почешут языками минут пять и переключатся на другое. Скажи, ты сама этого хочешь? — спросил парень. — Быть со мной? Я хочу.

— Это странно. Мне о тебе говорили другое. И я не понимаю, почему ты так… рьяно добиваешься меня, — решилась высказать вслух сомнения.

— Ты мне понравилась. Кажешься другой, случайно залетевшей на громкую тусовку и не имеющей понятия, как себя вести, — пальцы Богдана легли на мою шею, поглаживая её. — Пахнешь сладким запретом. А я люблю всё запретное. Кажется, ты тоже хочешь попробовать свободу на вкус, верно?

Магнетический взгляд Богдана пробирал до мурашек. Рядом с ним я чувствовала себя по-особенному. Совершенно иначе. Никогда ранее я не испытывала подобных чувств.

— Хочу… — ответила я и пропала, потому что Богдан не любил тормозить и всегда брал то, что хочет. Получив моё согласие, он словно присвоил меня себе. Целиком.

Так бывает? Уйти с головой под лёд в студёную воду и, даже понимая, что задыхаешься, не желать выплывать. Именно так я себя чувствовала и была готова рисковать всем, выбираясь тайком ночью или встречаясь днём, когда у Богдана было свободное время.

Первая любовь всегда кажется чем-то особенным. В ней творится волшебство и магия притяжения, когда весь остальной мир перестаёт иметь значение. Я с головой окунулась в чувства. Крала каждую свободную минутку и использовала любую возможность, чтобы увидеться с Богданом.

Мы сблизились очень быстро. Переспали уже на третьем свидании…

Если закрыть глаза и позволить себе плыть по волне памяти, можно даже почувствовать те же самые эмоции, как в первый раз…

Предвкушение с затаённой долей страха перед неизвестным, желание, разрушающее малейшие сомнения, жаркое дыхание Богдана и его осторожные, но напористые толчки. Металлические заклёпки, впивающиеся в кожу спины — Богдан раздевался наспех и бросил куртку на постель. А через пару минут там оказались мы вдвоём. Обжигающий холод пряжки ремня, мазнувший по внутренней стороне бедра. Рваные поцелуи, томление в каждой клеточке тела и желание быть ближе…

Даже возвращение Марины из больницы не могло удержать меня от желания встречаться с этим парнем. Он вскружил мне голову, а запрет придавал остроты нашим встречам.

Наверняка старая грымза подозревала, что иногда я уходила из дома тайком. Однажды она засекла, как я возвращаюсь. Выжидала, пока я лягу в кровать с бешено колотящимся сердцем. Потом дверь моей комнаты тихонько отворилась. Мне нельзя было запираться на ночь, когда Марина была дома. Я слышала её осторожные, вкрадчивые шаги. Марина склонилась надо мной.

— Спишь? — спросила она еле слышно.

Я почувствовала запах её духов — марципан и терпкая вишня. Я на всю оставшуюся жизнь возненавидела этот аромат, он всегда напоминал мне о ней.

— Спишь… — утвердительно сказала Марина.

Я решила, что мне удалось ускользнуть от наказания, вспоминала, плотно ли прикрыла дверь с чёрного входа. Внезапно в следующее мгновение лицо обожгло хлёстким ударом ремня. Удар пришёлся на губу. Её словно полоснули острым ножом, а потом хлынуло горячим.

Я закричала и попыталась увернуться, но Марина вцепилась в мои волосы пальцами.

— Дрянь! Потаскуха! Я из тебя человека выращиваю, а ты как сука бегаешь на тайные свидания с кобелём!

Кажется, тогда я была парализована страхом и только кричала. На шум прибежал отец. В ту ночь он был не пьян — только вышел из очередного запоя. Он с трудом отцепил от меня собственную мать. Но стерва так сильно держалась за мои пряди, что вырвала клок волос. Отец вызвал Марине скорую — у неё из-за скандала сильно скакнуло давление. Сначала он занялся ей, своей матерью, и только потом вернулся ко мне. Сказал, что я расцарапала старой грымзе руки до локтей.

Тогда я впервые подумала, что обязательно покину этот дом, стены которого ненавидела всей душой. Мечтала облить бензином всю дорогую мебель и аксессуары, ценные книги и роскошные детали дизайнерского интерьера. Пусть бы всё сгорело!



— Покажи, что с лицом! — потребовал отец.

Осмотрев меня, он нахмурился и вышел, потом вернулся с пакетом льда и мазью от синяков.

— Я думал, что мне кажется, будто ты сбегаешь из дома. Но теперь вижу, что так кажется не только мне. Марина желает тебе добра… Я тоже, — скупо сказал он. — Я не хочу, чтобы ты загубила свою жизнь из-за идиотского влечения непонятно к кому. С этого дня ты будешь сидеть под домашним арестом.

— С этим мне лучше не показываться на улицу, да? — едва сказала я. Губа сильно опухла, я еле-еле шевелила ей.

— Больше этого не повторится.

— Чего?

— Марина перешла границу. Я не позволю ей распускать руки. Но и твои тайные побеги нужно прекратить. Мы нашли тебе хорошего, перспективного парня в мужья…

— Не хочу!

— Марьяна, — угрожающе произнёс отец. — Забудь про того парня, с кем ты видишься тайком. Если не хочешь лишиться даже дневных прогулок!

— Ты не знаешь Богдана. Он хороший…

— Не начинай. Или придётся отправить тебя в закрытое учебное заведение!

Некоторое время мне пришлось сидеть дома и быть пай-девочкой, оставшись даже без телефона. Отец забрал его и запер в сейф, туда же спрятал мои документы. Я с содроганием смотрела на себя в зеркало. Сначала лицо было опухшее, потом опухоль спала, и на коже расцвёл огромный синяк.

Теперь я выбиралась только днём, пользовалась Аней, как прикрытием. Всё равно находила возможность встретиться с Богданом. Однажды не удалось вовремя спрятаться — отец проследил за мной. Это был странный период в нашей семье, когда отец почти перестал употреблять спиртное. Он словно очнулся и понял, что жизнь ускользает, решил наверстать упущенное. Но наверстать решил не тем путём.

Отец настиг нас в кафе, подошёл к нашему столику, где мы обедали и сел, как ни в чём не бывало.

Богдан сразу не понравился отцу. Его сбитые костяшки, татуировки, видневшиеся на руках, чёрные разводы от моторного масла, въевшиеся в пальцы, — всё настраивало отца против. Он поздоровался предельно холодным тоном и сразу поинтересовался, чем занимается Богдан.

Отец слушал Богдана с брезгливым выражением лица и принялся перечислять, к чему привыкла я — к дорогой одежде и обуви, к удобному и красиво обставленному дому, к правильной, вкусной еде. Зачем-то назвал стоимость обучения и планируемой стажировки за границей.

Всё это было правдой — я жила в обеспеченной семье. Когда Богдан рассказывал о детдоме, мне становилось жутко. Я понятия не имела, что значит испытывать чувство голода или донашивать чужие вещи. Та квартира, которую снимал Богдан вместе с приятелем, казалась мне очень обветшалой. Полы были скрипучие, с облупившейся красно-коричневой краской. Санузел хотелось забыть, как страшный сон. На кухне постоянно пахло горелым. По словам Богдана, здесь был пожар полгода назад, но запах въелся и не выветривался. В единственной комнате стоял старый диван с пружинами, впивающимися в попу. Сидя на нём, я чувствовала себя принцессой на горошине. Богдан замечал это и подтрунивал над моим чистоплюйством.