Предательство в Неаполе - Нил Гриффитс

— За ваше пребывание в Неаполе, — говорит он.

Мы поднимаем бокалы. Алессандро смотрит на Луизу, явно желая, чтобы она тоже приняла участие в обмене здравицами, предложив выпить за что-нибудь. Подумав немного, Луиза, глядя на меня, восклицает:

— За нашего нового друга!

— Благодарю вас. — Вежливо отвечаю я и добавляю: — За моих новых друзей!

— Это мой тост! — резковато бросает Луиза и повторяет: — За нашего нового друга!

Алессандро вторит ей.

Ставим бокалы на стол и продолжаем трапезу. Я собираюсь вторично просить Алессандро поведать мне историю про Джакомо Сонино, когда он, сделав два больших глотка вина, сам начинает рассказ.

Последние десять лет никто не нагонял на неаполитанцев такого страху, как Джакомо Сонино. Будучи лидером «Каморра модерна», он несет ответственность за девяносто процентов всей преступной деятельности в городе и за его пределами: убийства, контрабанда, проституция, доставка наркотиков, рэкет и «крышевание», даже уличные ограбления. Его банда заполнила пустоту, образовавшуюся после того, как в конце 80-х годов завершилась война между кланами «Нуова каморра органиццата» и «Нуова фамилья». Воспользовавшись случаем, Сонино набрал себе молодых парней, каких смог чем-то увлечь или подчинить. А в Неаполе таких молодых парней хватает. В образовавшейся банде кровных связей было немного. Преданность обеспечивалась посвящением в гангстеры, неукоснительной круговой порукой (omerta) и легендой о Сонино. Легенда эта включала университетское образование (вещь почти неслыханная среди южноитальянских организованных преступных сообществ), склонность к поэтическим упражнениям (здесь он, правда, менее оригинален), а главное, что Сонино оказался наделен своего рода бессмертием, выйдя невредимым из схватки с тремя вооруженными громилами. Алессандро поясняет, что для неаполитанцев, крайне склонных к суевериям, быть везунчиком — это самое сильное качество, каким может обладать человек.

— И это все правда? — спрашиваю я.

— У него много шрамов.

— Тогда почему он раскаялся?

— Много людей загубил.

— Сколько человек?

— Десять.

Почему-то меня это не поражает.

— Сколько ему лет?

— Тридцать три.

Это поражает больше. Оказывается, он моложе меня.

— Чем же ему поможет раскаяние?

— Если бандитов осудят, то он получит новое имя, — говорит Алессандро. По его тону понимаю, что он презирает эту систему и сделки, которые в ней совершаются, и в то же время молча соглашается с тем, что эти самые сделки — единственный способ усадить преступников за решетку.

Пробую подойти с другой стороны:

— Почему Сонино тянет с показаниями, если это означает, что бандитов выпустят, а его нет?

— У него даже в тюрьме много власти.

— Тогда зачем же он пошел на сотрудничество?

— Он сложный человек. Но ненавидит Саварезе. Саварезе сходится… — Алессандро плотно сводит пальцы обеих рук в кулаки, — Саварезе сходится с людьми. Вам это понятно? Как в старой каморре. Он заботится о них. У него есть честь, как говорится.

— А вы как считаете?

Вопрос глупый. Алессандро молитвенно складывает ладони. Меняю подход:

— Кто, по-вашему, выиграет? — Я имею в виду Сонино с Саварезе, забывая, что на самом деле состязание идет между каморрой и законом.

При этих словах Алессандро вздыхает и качает головой:

— Не так все просто, Джим. И процесс этот не так-то прост.

И я узнаю о крупной неудаче правосудия в начале 80-х годов. Хотя сам он в том деле не участвовал, все же вспоминать ему тяжело. После того как направленный против мафии закон сделал преступлением саму причастность к преступной организации (то был единственный способ добраться до intoccabili, «неприкасаемых», мафиози, забравшихся так высоко, что лично больше в преступных деяниях не участвуют), неожиданно появились десятки pentiti, обвиняющих тысячи своих дружков по каморре. Было решено осудить всех вместе, в одном судебном процессе — maxi-processo. Длился он три года и почти целиком держался на показаниях свидетелей о том, что обвиняемые так или иначе принадлежали к каморре.

— Всего и дела-то? — изумленно спрашиваю я.

Жест Алессандро (плотно сжатые пальцы обеих рук возле груди) лучше всяких слов говорит мне, что он считает все это большой глупостью. Сначала почти все были осуждены, а затем выпущены по обжалованию приговора. Свидетельства pentiti оказались настолько ненадежными, что в прах рассыпались перед жесткой требовательностью апелляций.

— Вот почему этот процесс так важен, Джим. Вот отчего так важно понять Сонино. Если он скажет нам правду и мы вынесем обвинительный приговор, то не попадем впросак, как в прошлый раз.

— Я думал, что этих людей обвиняют во взрыве машины?

— Есть показания одного Сонино, — говорит Алессандро.

— И каковы же шансы, — спрашиваю я, — добиться осуждения, основываясь только на его показаниях?

— Осудить легко, — отвечает Алессандро нетерпеливо. — А вот сделать так, чтобы…

— …крепко-накрепко, — вмешивается Луиза, не дожидаясь, пока муж найдет нужное слово или попросит помощи.

— В том и заключается моя работа президента, чтобы отыскать истину. Другие судьи на maxi-processo… им хотелось только осудить. И это очень плохо. Я не виню pentiti. Я виню судей. Они слабо провели процедуру дачи показаний.

Луиза добавляет:

— Поэтому суд и тянулся так долго.

— До упора, — говорю я.

Луиза кивает.

Алессандро начинает раздражаться. Процесс изматывает его. Закон и справедливость отступили на второй план перед ограничениями — следствием ущерба от поражения системы юстиции и необходимости не допустить подобного впредь. Теперь вся ответственность — на Алессандро, который с самого начала стремился к истине, а не к осуждению. Неудача maxi-processo ударила и по борьбе против каморры, поскольку дискредитировала и министерство юстиции, и всю идею pentiti, ведь впервые столько членов каморры нарушили кодекс omerta: десятки пошли на сотрудничество, в том числе пять-шесть очень влиятельных фигур. Распорядись судейские своими козырями разумно, и один из непреодолимых барьеров в борьбе с такого рода преступной организацией — кодекс молчания — был бы разрушен, а это смертельный удар по всей преступной среде. Получилось же, что обвиняемых оправдали, a pentiti бросили в тюрьмы. Стоило это миллионы, для суда отстроили новое помещение, о процессе сообщалось в новостях по всей стране. Это был великий позор.

Закончив есть, мы отодвинули тарелки на середину стола. Я сыт, и Алессандро, похоже, тоже. Он обращается ко мне:

— Итак, Джим, вы больше не будете консультировать?