Пояс Койпера - Николай Дежнев

Расслышав в тоне отголоски восстания Спартака, женщина вздрогнула. Смерила меня злым взглядом.

— Ну ты и тип! Поговорить надо, без лишних ушей.

И пошла гуляющей походочкой по аллее, уверенная, что я следую за ней, как болонка на веревочке. Я и следовал.

— Пыталась вызвать Теренция на откровенность, но он о своих планах ни слова. Хотя поговорить в постели любит больше, чем заниматься делом…

Умолкла, задумалась. Мы успели дойти до конца аллеи и миновать многолюдную площадь с фонтаном, а она все продолжала хмуриться. Я же, глядя от нечего делать по сторонам, ловил на себе удивленные взгляды. Завидев меня, люди начинали перешептываться, но моя спутница, казалось, этого не замечала.

Только заказав в открытом ресторанчике белого вина, обратилась ко мне с подобием вопроса:

— Я ведь говорила тебе, что Теренций не одноклеточный? Это правда, нюх у него волчий, кожей чувствует, когда стая может наброситься! Круговая порука в их среде вещь обычная, но время от времени плебс требует крови, тогда самого одиозного из своих им приходится сдавать. А у нашего с тобой дружка рыльце в пушку! Думаю, он почуял, что запахло жареным.

Разбавила вино водой и сделала из кубка глоток. Мне не предложила. Облизала быстрым язычком губы.

— Дело в том, что редкий год, когда империя не находится в состоянии войны с варварами или с Персией. Для ведения боевых действий нужно оружие, которым Теренций с врагами государства и приторговывает. Такое могут и не простить! Тем более что в воздухе витает предчувствие перемен, о чем свидетельствует упадок унаследованной от греков культуры. В народе растет ощущение тревоги, армия устала от реформ, а сенаторы поглядывают с вожделением на Британию…

— Выходцев из колоний тоже, наверное, полно? — предположил я, зная, что законы схода империй с исторической сцены универсальны. На смену делам приходят слова, личностям — политические карлики.

— И не говори, — махнула рукой Синтия, — понаехали! Языка не знают, с историческими устоями не знакомы, а им направо и налево раздают римское гражданство. Местный демос, конечно, не доволен, но ему колбасу в зубы, и на улицу он не выйдет. Рассказываю для того, чтобы ты понимал всю сложность положения Теренция. Прижатый к стенке, он может пойти на все, а вину, в случае неудачи, как Нерон свалит на христиан. Боюсь, затем ты ему и понадобился!.. — Помедлила. — А жаль, твои единоверцы симпатичны мне уж тем, что призывают любить людей, хотя знают, как это трудно. В словах вашего Христа есть то, чего мы лишены в жизни: сострадание и благородство. Если бы его последователи пришли к власти в мире, закончились бы бесконечные войны и изменилась природа человека…

Как сказал бы красноармеец Сухов: это вряд ли! Я, историк по образованию, не могу припомнить времена, когда в христианской Европе царил длительный мир. Подчиняясь ее повелительному жесту, допил остававшееся вино и поспешил за ней на залитую солнцем площадь. Догнал, остановил. Не знаю, что на меня напало, только, глядя ей в глаза, сказал:

— Нет, Синти, ничего такого не будет! И через тысячу лет, и через две. Животную природу людей не изменить. Чистота помыслов первых христиан затянется ряской человеческого, светлое озеро веры заболотится жаждой власти и украшательством. На учение Христа объявят монополию церкви, а Его жизнь разберут на символы, чтобы жить прошлым…

Синтия отпрянула, ее глаза горели гневом.

— Как ты смеешь, ты!..

Я с силой сжал ее руку.

— Ну что же ты, закончи, скажи: раб!

Я смел, я знал будущее и готов был кое-что ей рассказать, но лицо Синтии исказила гримаса ужаса. Не от моего святотатства, нет, ее взгляд был устремлен мне за спину. Зрачки расширились, полуоткрытые губы побелели…

Я резко обернулся. В паре метрах от нас безумного вида малый тащил из-за пояса тесак. Не нож и не финку, а нечто, не уступавшее по размерам короткому мечу. Я видел, как сантиметр за сантиметром из ножен показывается блестевшее на солнце лезвие. Во мне все замерло. Время остановилось. Рука убийцы двигалась неумолимо. Черты его обожженного солнцем лица дышали ненавистью, в уголках рта выступила пена. Словно при покадровой съемке он поднял оружие над головой и сделал к нам шаг.

Оттолкнув от себя Синтию, я закричал…

Господи, как же я орал!

Ночь, перед рассветом самый сон, должно быть, сдернул с постели весь дом. Сердце билось, как овечий хвостик, на лбу крупными каплями выступил холодный пот. Перед глазами стояло искаженное злобой лицо безумца и занесенный над моей головой обоюдоострый тесак. Мы о чем-то с Синтией спорили, и она со мной не соглашалась, когда этот придурок… Бррр!

Лежал, тупо глядя в потолок, и старался унять сердцебиение, как вдруг на кухне задребезжал телефон. Резко, требовательно, заставил меня, как ошпаренного, вскочить с кровати. Добежав до него, я поспешно схватил трубку. Звонил сосед снизу, мужик степенный, в возрасте. Знаком я с ним шапочно, наши машины стоят рядом на стоянке. Стоимости моей хватило бы купить пару колес для его. Вопреки моим ожиданиям, он не стал объяснять, что я из себя представляю, и даже никуда меня не послал, а поинтересовался, все ли в порядке. Пришлось долго извиняться и объяснять, что привиделся кошмар, что было не так уж далеко от истины.

— Послушайте, Сергей, — закончил Витольд Васильевич разговор, — не хотите завтра… хотя нет, уже сегодня, зайти ко мне на чашечку чая? Где-нибудь вечерком! По профессии я психотерапевт, может быть, смогу вам чем-то помочь. Честно говоря, когда мы столкнулись на днях у лифта, ваш вид мне не понравился.

Вот даже как! Если мой вид начинает вызывать в людях жалость, есть неплохие шансы зарабатывать попрошайничеством. Обижать хорошего человека не хотелось, не так часто тебе предлагают помощь, и я с благодарностью согласился, пообещал непременно заглянуть. Потом аккуратнейшим образом положил трубку и какое-то время не отходил от телефона, ждал, что и другие жильцы захотят выразить мне сочувствие, но они, черствые души, спокойно дрыхли по своим норкам.

Попил водички и вернулся в спальню, однако сон как рукой сняло. Не каждый день тебя убивают, организму требовалось время привыкнуть. Да и начало уже светать, и где-то там, где в глазах людей нет жести, из-за горизонта выкатилось начищенное до самоварного блеска светило. Только в такой ранний час и можно встать у распахнутого в мир окна и сказать: спасибо тебе, Господи, за долготерпение! И тогда, если свезет, в пустоте под сердцем появится крупица согласия с собой, которую надо бы поберечь, но вряд ли получится. Хочешь того или нет, а надо снова влезать в опостылевшую тебе шкуру, обживать образ знакомого людям человека, со всеми его привычками и набившими оскомину мыслями.

Когда, одевшись, я спустился во двор, он был тих и благостен. В воздухе все еще витал привкус догоравшего под Москвой торфа, но в силу привычки на него можно было не обращать внимания. Расположившись под деревом на лавочке, я откинулся на ее шаткую спинку и вытянул перед собой ноги. Прикрыл глаза. Утренняя прохлада обняла, нежным дыханием листвы подступила сладкая дрема, но тут рядом что-то зафырчало, и меня обдало облаком свежеотработанной солярки. Из кабины оранжевого монстра вылез Аристарх и, не глядя в мою сторону, принялся опоражнять мусорные контейнеры. Громыхал железом, хмурился.