Бульдог Драммонд (следствие ведет Хью Драммонд) - Герман Сирил Макнейл

– Малыш, ты ел лук. Ты не мог бы дышать вот на тех джентльменов, вместо меня?

Его спокойная невозмутимость, казалось, раздражала Лэкингтона, который внезапно вскочил с лицом, перекошенным от гнева. На висках у него сетью выступили вены.

– Вы ждете, пока я не покончу с вами… Обещаю, вам будет не до смеха!..

Хью отреагировал вяло.

– Ваша гипотеза более чем вероятна. После мне придется пойти в турецкую баню, чтобы смыть с себя ваши нечистоты. И мне некогда будет думать о смехе.

Лэкингтон медленно опустился в кресло с гримасой беспощадной ярости на лице; и на мгновение или два в комнате настала тишина. Но тут взвился бородатый субъект на диване.

– Что за буржуазный вздор! Я признаюсь, что не понимаю его. Мы собрались здесь сегодня вечером, товарищи, чтобы слушать частные ссоры и глупый разговор? – громогласно пророкотал он.

Ропот одобрения воодушевил его, и он вскочил, размахивая руками.

– Я не знаю, что сделал этот молодой человек: мне наплевать. В России такой вопрос не стоит. Он – буржуй, поэтому он должен умереть. Разве мы не убили тысячи – да, десятки тысяч таких, прежде чем мы получили свободу? Разве мы не собираемся сделать то же самое в этой проклятой стране? – Его голос повысился до пронзительного, скрипучего визга. – Кто такой этот несчастный, чтобы отрываться из-за него от мировой революции? Убейте его, и перейдем к дальнейшему!

Он сел снова под ропот одобрения, к которому присоединился Хью.

– Великолепно! Грандиозно! Действительно ли я прав, сэр, в своем предположении, что вы – то загадочное явление природы, что известно прочим как «большевик»?

Человек повернул запавшие глаза, пылающие огнем фанатизма, на Драммонда.

– Я – один из тех, кто борется за свободу мира, за благо пролетариата. Рабочие влачили жалкое существование в России, пока не перебили буржуев. Теперь они управляют страной, и деньги, которые они зарабатывают, наполняют их собственные карманы, а не мошну кровопийц!

Он взмахнул руками и обессиленно рухнул на диван. Только его глаза все еще пылали тлеющим безумием его души.

Хью посмотрел на него с подлинным любопытством. Впервые он встретил одного из фанатиков во плоти. И затем за любопытством последовало определенное изумление; для чего был Петерсону этот тип?

Капитан покосился на главного врага, но его лицо ничего не выражало. Он спокойно листал бумаги; его сигара тлела так же равномерно, как всегда. Он, казалось, не был удивлен революционной вспышкой: ему было все равно. И еще раз Хью уставился на человека на диване озадаченно.

Он забыл о себе. Растущее волнение заполнило его ум. Могло ли оказаться, что целью Петерсона было устроить в Англии большевистский переворот? Если так, зачем для этого жемчуга герцогини? Зачем мучить американца, Хирэма Поттса? Прежде всего, что нужно Петерсону? И при обдумывании этого вопроса Хью обнаружил, что Петерсон с улыбкой смотрит на него.

– Не понимаете, что тут происходит, да, капитан Драммонд? Я говорил, что вы окажетесь в бездне, – он стряхнул пепел сигары. Когда он снова принялся перебирать бумаги, русский опять вскочил.

– Вы когда-нибудь видели женщину, с которой живьем содрали кожу? – проорал он в лицо Хью. – Вы видели, как душат людей веревкой с узлами? Видели сожженных или оставленных в муках умирать от боли?.. Но все это не имеет значения, если только такой ценой может быть получена свобода пролетариата, как это было в России! Завтра придет черед Англии, через неделю – остального мира… Даже если мы должны будем пройти через реки крови до нашего горла, мы сделаем это! И в конце – мы наш, мы новый мир построим!

Хью зажег сигарету и откинулся в кресле.

– Чудесная программа. Вам надо работать воспитателем в детских яслях. Для детей с дурными наклонностями – то, что надо, – пробормотал Драммонд еле слышно.

Он наполовину закрыл глаза под возобновившийся гул разговора. Воспламененные русским, все наперебой соревновались в революционном радикализме, забыв про старого солдата. А он вновь и вновь задавался вопросом: что, во имя Будды, Петерсон и Лэкингтон собирались делать с этой толпой? Два гениальных, практичных и циничных преступника путались с группой визионеров в рваных штанах, которые, что бы там ни говорили, были безумны…

Фрагменты разговора время от времени доносились до его ушей. Запуганный кролик, с фанатичным пламенем в слезящихся глазах, воспевал славу Советам рабочих. Бритоголовый громила требовал накормить голодных и трудоустроить безработных…

«Как могло случиться, что сумасшедшие управляют судьбами народов?» – задавал себе вопрос Хью. И затем, вспомнив, какую власть над возбужденной толпой имеют экзальтированные ораторы, как легко поддается масса внушению со стороны откровенно неуравновешенных людей, Драммонд ощутил горькое разочарование.

– Вы дурак! – внезапно крикнул он русскому, и все разом стихли. – Вы бедный болван! Вы!.. Ваш новый мир – блеф! В Петрограде сегодня хлеб стоит два фунта четыре шиллинга за фунт; чай – пятнадцать фунтов за фунт. Вы называете это свободой? Вы предлагаете, чтобы мы прорывались к этому через реки крови? – Тут он высокомерно рассмеялся. – Не знаю, что беспокоит меня больше, ваш червивый мозг или ваша омерзительная внешность!

Слишком удивленный, чтобы ответить, русский застыл, уставившись на него; и тут именно Петерсон сломал тишину своим учтивым голосом.

– Ваши страдания, я рад сказать, вряд ли будут долгими по продолжительности, – заметил он. – На самом деле, настало время для вас удалиться, мой юный друг.

Он встал, улыбнувшись; подошел к звонку позади Хью и позвонил в него.

– Смерть или безумие… Интересно, что?

Он бросил окурок, когда Хью поднялся.

– В то время как мы размышляем здесь о судьбах мира, поднимайтесь наверх, а мы решим вашу судьбу. Вижу, Лэкингтон уже не находит места в предвкушении.

Ни одна мышца на лице солдата не дернулась. Ни жестом, ни взглядом он не показал, что предвидит опасность. Он вел себя как обычный гость, словно и был обычным гостем, готовящимся ложиться спать; и на лице Петерсона промелькнуло на мгновение невольное восхищение. Только Лэкингтон был беспощаден, и когда его взгляд и взгляд Хью встретились, между ними разве что не проскочила молния.

– Тогда я пожелаю всем спокойной ночи, – заметил Хью небрежно. – Та же комната, что и в прошлый раз?

– Нет. Особая – для вас. Если вы доберетесь до вершины лестницы, то слуга покажет вам, где это.

Он открыл дверь и изобразил улыбку. И в этот момент весь свет погас.

Темноту можно было почувствовать, она была плотной и осязаемой. Нигде не мерцало ни огонька, и Хью оставался неподвижным, задавшись вопросом, что делать дальше. Теперь, когда испытания ночи начались, он ощутил некий озноб. Он почувствовал холод. Когда же его руки начали рефлекторно сжиматься и разжиматься, он усмехнулся.