Четвертый крестовый поход - Джонатан Филипс

Основные пункты договора 1201 года совпадали с планами Ричарда: необходимость мореходного опыта для нападения на Египет (Амальрик использовал пизанский и византийский флоты); предложение торговых льгот поставщику морских сил; осведомленность относительно возможного сопротивления со стороны основной массы крестоносцев движению на Каир вместо прямого наступления на Иерусалим. Виллардуэн и его товарищи уже сталкивались с подобным противодействием между 1191 и 1193 годами, а потому без колебаний предпочли сохранить в тайне этот пункт договоренности. Маршал писал, что эта часть плана «хранилась в строжайшей тайне; людям было просто объявлено, что мы отправляемся в заморские страны».[161]

У Иерусалима, где жил и проповедовал Христос, не было Равных по духовному потенциалу целей. Только туда могла быть направлена вспышка народного энтузиазма, способная в итоге сформировать успешный крестовый поход и убедить людей рискнуть жизнями или хотя бы просто покинуть своих любимых. Какими бы ни были долгосрочные планы лидеров крестоносцев, призыв к нападению на Египет никогда бы не завоевал популярности в Западной Европе. Выбор Виллардуэном термина «заморский» был удачным обманом, поскольку в понимании обычного рыцаря, оруженосца или пехотинца автоматически символизировал Святую Землю, воодушевляя с радостью присоединиться к крестоносцам.

Кроме того, умолчание о направлении крестового похода было вполне разумно с точки зрения стратегии. Мусульманский мир после смерти Саладина пребывал в некотором смятении. Правители Каира, Алеппо и Дамаска стремились занять господствующее положение над своими соперниками. Франки были хорошо информированы об этих неурядицах и понимали, что такую ситуацию стоит использовать. Заранее намеченное нападение на одном участке вполне могло заставить мусульман отложить распри и подготовиться к серьезной обороне. К тому же сам Египет находился в далеко не лучшем положении. На рубеже XIII века Нил пять лет подряд не разливался, что привело страну к нищете и голоду.

Наконец, надо было учитывать и дипломатические аспекты. Между Иерусалимским королевством и мусульманами Сирии было заключено пятилетнее перемирие. Гунтер из Пайри отмечал, что именно это соглашение было одной из причин решения атаковать Египет, а не Иерусалим.

«Они [крестоносцы] решили… плыть к Александрии, что в Египте, дабы напасть на нее. Они избрали это направление, поскольку в то время в заморских землях действовало перемирие между нашим народом и варварами. Наши не могли нарушить соглашение, на которое пошли по доброй воле».[162]

В начале XIII века и христиане, и мусульмане на Святой Земле пребывали не в лучшей военной форме, а потому им требовалось время для отдыха и перегруппировки сил. Обе стороны старались соблюдать такие перемирия, поскольку нарушения привели бы к лишению смысла подобных договоров в дальнейшем. Однако вторжение в Египет условиями перемирия не оговаривалось, что давало христианам возможность действовать в пределах буквы договора.

Наряду с дипломатическим фактором еще одной причиной выбора Египта в качестве объекта нападения служило превосходство западных мореходов. Мусульманский флот по сравнению с венецианским был заметно слабее. Сирийские мусульмане, правившие страной с конца 1160-х, принадлежали сухопутной культуре кочевников, считавших мореплавание опасной забавой, которую лучше предоставлять преступникам. И действительно, многие моряки на мусульманском флоте были каторжниками. Арабская пословица «Лучше внимать верблюжьей вони, чем рыбьей молитве» вполне удачно отражает подобное отношение. Саладин попытался создать свой флот, однако ограниченность в ресурсах и недостаток морского опыта практически свели его усилия на нет. Основная часть его флота была захвачена при осаде Акры в 1191 году. Масштаб бедствия был таков, что наследники Саладина ко времени Четвертого крестового похода еще только предпринимали попытки по восстановлению морских сил.[163]

С точки зрения венецианцев надежда занять доминирующее положение в Александрии была, разумеется, весьма соблазнительной. Несомненно, этот город являлся торговой жемчужиной Восточного Средиземноморья и давал прямой выход на рынки Северной Африки и Ближнего Востока. Египет служил основным источником квасцов, сахара, пряностей, пшеницы и был важным рынком древесины и металлов. Доступ в страну у венецианцев был ограничен, и торговля с Александрией составляла не более 10 % объема всей их торговли в Восточном Средиземноморье. Для сравнения — на долю Византии приходилось 55 %, на государства крестоносцев — 25 %.[164]

В отличие от Венеции, Генуя и Пиза были более активны в мусульманских портах.[165]Папские директивы запрещали торговлю с исламским миром, и в ответ на попытки Иннокентия заручиться поддержкой венецианцев в начале Четвертого крестового похода этот город направил посланников, чтобы испросить особого разрешения на ведение дел с Египтом. Папа римский выразил недовольство тем, что Венеция продает сарацинам военные ресурсы (оружие, железо, строевой лес для галер), и пригрозил в случае продолжения отлучением от церкви. В то же время он признавал, что венецианцы с их экономикой, направленной на торговлю, а не сельское хозяйство, получают все необходимые средства к существованию именно от коммерческих операций. Для того, чтобы обеспечить их содействие крестовому походу, он все же дал им разрешение продолжать торговлю — но предметами, не относящимися к военной области. Таково было рассчитанное прагматическое действие Иннокентия, который пытался удовлетворить противоречивые дипломатические, религиозные и экономические результаты деятельности венецианцев.[166]

Дандоло сам был в Египте в 1174 году и видел его великолепную торговую мощь, а также приходящую в упадок военную силу, которую не смог восстановить даже Саладин. Уильям Тирский дает яркое описание города, относящееся приблизительно к этому периоду:

«Александрия расположена самым удачным образом для широкой коммерческой деятельности. Два ее порта отделены друг от друга узкой полоской суши. На конце языка суши вздымается башня удивительной высоты, называемая Фарос. Из Верхнего Египта по Нилу Александрия в избытке получает любое продовольствие и все прочее, что только может понадобиться. Если чего-то не хватает в самой стране, недостающее в изобилии привозят на кораблях из заморских стран. В результате Александрия славится большим количеством товаров, чем любой другой приморский город. То, чего нет в этой части света, например, жемчуг, пряности, азиатские сокровища, иностранные товары, привозят из обеих Индий, Сабы, Аравии, Эфиопии, а также из Персии и окрестных земель… Люди с Запада и Востока собираются туда в огромных количествах, а Александрия служит рынком для обоих миров».[167]