Врачи. Восхитительные и трагичные истории о том, как низменные страсти, меркантильные помыслы и абсурдные решения великих светил медицины помогли выжить человечеству - Шервин Нуланд

Желая иметь «шпаргалку» для использования в аудитории, Везалий подготовил конспект, который назвал Epitome («Краткое изложение»). Опубликовав эту работу одновременно с Fabrica, автор считал ее путеводителем, или «маршрутом», к основному изданию. Несмотря на то что Epitome было написано на латыни, уже две недели спустя оно вышло в немецком переводе, что еще больше увеличило доступность этого недорогого превосходного концентрата мысли, особенно для цирюльников-хирургов. Автор посвятил его наследнику императора, который позже стал Филиппом II, королем Испании, собравшим злополучную Непобедимую армаду.

Большинство современников Везалия, прочитав Fabrica и познакомившись с его открытиями, поверили ему; приведенные в книге данные нашли подтверждение в реальности, и врачи «охотно делились информацией со своими друзьями», выстраивая новую доктрину медицины. Однако консерваторы не собирались отступать. Некоторые из них поносили Везалия, другие пытались вдохнуть новую жизнь в умирающее учение Галена, объясняя его ошибки тем, что анатомия людей изменилась со времен древнегреческого ученого в результате общей деградации человеческого вида. Их ухищрения не могли предотвратить неумолимое распространение новых представлений об анатомии человека, но они глубоко ранили автора книги. Наиболее болезненными для Везалия были агрессивные выпады его старого парижского учителя Якоба Сильвиуса, который весьма истерично осуждал своего бывшего ученика, возможно, потому, что видел, как презрительно тот относится к знаниям, которые получил в Париже. После восьми лет яростной критики семидесятидвухлетний профессор направил весь свой гнев на создание книги с не очень деликатным названием «Опровержение клеветы сумасшедшего на работы Гиппократа и Галена», опубликованной в 1551 году. Работа имела целью разоблачение, говоря словами автора, «неправедной скверны» «того дерзкого и невежественного очернителя, который вероломно атаковал своих учителей жестокими наветами». Хотя Везалий и сам, безусловно, был большим мастером, когда дело касалось оскорблений, но он был ошеломлен яростью риторики Сильвиуса, который нарушил все границы приличия, даже если учесть, что тот век славился скандальными баталиями ученых. Вот несколько выдержек из заключительных строк книги:

Было бы легче вычистить авгиевы конюшни, чем избавиться хотя бы от самой ужасной лжи из этой смеси наворованных идей и отвратительной клеветы…

Я умоляю Его Императорское величество наказать по всей строгости, какой заслуживает это чудовище, рожденное и воспитанное в его доме, этот худший образчик невежества, неблагодарности, высокомерия и непочтительности, усмирить его, чтобы он не мог отравить остальную Европу своим тлетворным дыханием. Он уже заразил некоторых французов, немцев и итальянцев своими мертвящими испарениями, но только тех, кто не знает анатомии и других разделов медицины…

Верные сыновья Асклепия, французы, немцы и итальянцы, я заклинаю вас прийти ко мне на помощь и стать новобранцами для защиты ваших учителей, которая может им понадобиться в будущем, поскольку сам я уже слишком утомлен годами и трудами. Если эта Гидра отрастит новую голову, уничтожьте ее немедленно; разорвите и растопчите эту химеру чудовищных размеров, это пошлое месиво из мерзости и нечистот; его работа совершенно недостойна вашего внимания, поэтому предайте ее огню.

Такие нападки производили разное впечатление на тех, кто их читал: некоторые отвернулись от учения Везалия, другие, напротив, стали его убежденными сторонниками, понимая отчаяние Сильвиуса и его единомышленников-реакционеров. Но Везалий, у которого критика всегда вызывала раздражение, начал сознавать, что принципиальные разногласия превращаются в обычные интриги. И он не ошибался. Вернувшись в Падую, его бывший помощник Реалдо Коломбо, преподававший в его отсутствие тем самым студентам, которые поступили в эту медицинскую школу, чтобы обучаться у знаменитого бельгийца, отнесся с пренебрежением к научному новаторству Fabrica и высмеял автора работы. Коллегиальность в те дни, как и сегодня, в реальности часто противоречила значению этого слова.

Хотя от хора недоброжелателей не было никаких неприятностей, кроме шума, Везалий больше не мог выносить такую ситуацию. Представляя миру истину во всем ее блеске, он провел свое последнее публичное вскрытие в Падуе в декабре 1543 года, препарировав тело, по словам ученого, «красивой проститутки, которое студенты достали из могилы у церкви Сан-Антонио». Вскоре после этого он совершил драматический жест, символизировавший его отвращение к ненавистным распрям, в которые его втянули: он собрал все свои заметки и рукописи в большую кучу и поднес к ней факел. Его бесценная аннотация к работам Галена, заметки для будущих публикаций в области медицины и хирургии и парафраз Рази – все погибло в огне.

Но то, что на первый взгляд казалось эмоциональным всплеском отверженного пророка, на самом деле было вполне обдуманным поступком; видимо, он хотел быть абсолютно уверен в том, что уничтожает все, что могло бы послужить соблазном остаться в Падуе, – он сжигал все мосты к возвращению. Везалий принял самое важное решение в жизни – стать клиническим врачом – и отрезал себе все пути к отступлению. Он уже ответил согласием на предложение Карла V служить врачом при императорском дворе и не планировал в будущем возвращаться к научным исследованиям.

Все литературные работы, посвященные Везалию, изобилуют рассуждениями о том, почему ученый оставил Падую и стал практикующим врачом. Некоторые изображают его отъезд как бегство в порыве гнева, как импульсивный, злобный поступок в состоянии, близком к настроению парня, который отрезал себе нос, чтобы досадить лицу: «Я покажу вам, негодяи, уеду и буду хандрить». Зилбургу этот эпизод, со всей его «внезапностью» и «напряженностью», доставил немалое удовольствие. Игнорируя наличие многих известных друзей Везалия, публичный характер его работы, готовность ученого ездить по разным городам для распространения своей доктрины и его популярность среди студентов, он пишет: «Такие затворники редко меняют свой образ жизни, но если они решаются на подобный шаг, то делают это импульсивно, агрессивно, разрушительно».

Те авторы (а Зилбург – лишь один из многих, которые объясняют решение Везалия его озлобленностью, разочарованием или психопатологией), кажутся мне виновными в грехе, который чаще других осуждается и, одновременно, чаще всего совершается историками. Они приписывают представления своего века и собственного ума ситуациям, не имеющим ничего общего ни с их временем, ни с их характером. Какие бы усилия ни предпринимали историографы во избежание давно известной ловушки, о которой они так любят всех нас предупреждать, но, как оказалось, редкая персона в тот или иной момент не становится жертвой этого тайного искушения.

К счастью, несколько исследователей жизни Везалия сохранили историческую объективность и признали, что кажущийся внезапным и безрассудным стремительный отъезд ученого на самом деле был логичным и запланированным шагом. Везалий всегда считал, что главная причина для изучения анатомии – это стремление быть хорошим врачом. Когда ему было двадцать три года, он утверждал то же самое в парафразе на работу Рази, написанном в качестве диссертации кандидата медицинских наук. Николай Флорен, которому была посвящена эта публикация, был другом и покровителем молодого студента, а кроме того, врачом императора, что, возможно, и вызывало у Везалия такое почтение к нему. Tabulae были посвящены главному врачу императора Нарциссу Партенопею, Fabrica – самому Карлу, а Epitome – его сыну Филиппу. Невольно возникает подозрение, что, возможно, Везалий начал готовить почву для вступления в должность при дворе задолго до событий зимы 1543–1544 годов, кажущихся стороннему наблюдателю такими неожиданными. Везалий, несомненно, был весьма амбициозным человеком; и было б удивительно, если бы он не постарался обеспечить себе уважение и безопасность до вступления в должность врача императора, особенно если принять во внимание долгую историю службы его семьи при дворе. Современное общество относится к ученым с бо́льшим уважением, чем к клиническим врачам, но в годы расцвета наук эпохи Возрождения срок пребывания на посту профессора был не определен, а его зарплата неоправданно мала, и у своих коллег Везалий чаще вызывал зависть и неприязнь, чем уважение. Что же касается населения, люди по большей части были необразованными; что они могли знать или думать о науке, университетах и профессорах? Но каждый человек независимо от его общественного положения знал, какое почтение оказывается личному врачу императора. Отставка в академии и поступление на должность доктора королевской семьи были для Везалия лишь переходом на лучшее место работы.