Поражающий агент - Фридрих Незнанский

– Обязательно с ним познакомлюсь, – пообещал Турецкий. – Так чем же таким конкретным интересовался Баткин?

– Камчаткой.

– Камчаткой? – переспросил озадаченный Турецкий.

– Да, Камчаткой первых двух десятилетий прошлого века. Ну и всякими там окаменелостями и озверелостями.

– Простите, я ничего не понимаю, – вынужден был сознаться Турецкий.

– Ну что же тут непонятного? – удивилась Марина. – У него были какие-то важные сведения о Камчатке, он мне потом показывал один документ. Так вот, он искал описание местности, которое там указано… А когда узнал, что я могу ему помочь, сказал, что его соседи квартиру сдают и если я хочу, то могу ее посмотреть. Вот так все и совпало.

– Марина, – строгим, родительским тоном сказал Турецкий, – у вас сохранился этот документ?

– У меня нет, но у Николая Львовича он точно есть.

– Еще бы найти Николая Львовича, – вздохнул Турецкий, – совсем была бы красота.

– Да вы не поняли. Он у него дома. И я знаю где. Вы же наверняка можете в его квартиру попасть, если хотите, конечно.

…Едва подъехав к шестнадцатиэтажной башне, в которой жили Баткин и Марина Коваленко, Турецкий понял, почему все в один голос говорили о Царицынском парке. Дом стоял как бы на краю города. Перед ним только станция метро, пара магазинов, а дальше через дорогу – густой массив, так сказать, смычка города и деревни.

Поднялись на одиннадцатый, баткинский этаж. Турецкий достал из пакета фельдъегерской почты мудреный многозубчатый ключ. Вошли в квартиру. Наметанным взглядом Турецкий определил, что здесь две комнаты. Первая же, это было видно еще из дверей, забита книгами.

И вдруг незатейливая мысль пришла ему в голову. Турецкий посмотрел на аккуратно сложенную обувь в прихожей, на чистую скатерть на кухне. Рассеянный академик, говорите, профессор кислых щей? Турецкий повернулся к Марине, которая уже прошла в первую комнату.

– Мариночка, а кто здесь убирает? Есть у Николая Львовича домработница?

– Конечно, разве мужчина может сам так убраться?

– А как бы мне ее найти?

– На холодильнике телефон.

Однако Марина тут все неплохо знает. А Будников не называл ее в числе близких знакомых академика. Турецкий прошел на кухню. На дверце холодильника висел магнит, здесь иногда пришпиливают бумагу, Денис Грязнов так делает. Но под магнитом ничего не было. Войдя, Марина удивилась:

– А раньше был листочек с ее телефоном, я точно помню. Но это ничего, вы ее просто найдете, она дворником у нас во дворе работает, наверно, и живет рядом, на Шипиловской.

Турецкий пошел в туалет. Выйдя оттуда в комнату, спросил:

– Ну хорошо, нашли этот документ?

– А что его искать? Вот он висит.

– Висит? – не понял Турецкий и проследил за направлением ее руки.

Над рабочим столом, в череде всяких наградных дипломов, висела коричневая рамочка, внутри которой под стеклом был вложен лист пожелтевшей бумаги, на нем твердым круглым почерком, явно перьевой ручкой, были выведены несколько десятков строк. Турецкий снял рамочку со стены и уселся в кресло.

– Сделать чаю, Александр Борисович? – крикнула Марина с кухни.

Турецкий неопределенно промычал в ответ.

"Аминь глаголю вам, понеже сотвористе единому сих братии. Моих менших. Мне сотвористе (Мф. 25, 40).

В 1916 году я, будучи епископом, отправился на собаках в глубь Камчатской области и доехал до селения Гональского. По неоднократным прошлым посещениям оно запомнилось мне как многолюдное. Теперь же, въезжая в село, я обратил внимание на то, что собаки из моей упряжи, против обыкновения, не издавали радостных звуков, почуяв жилье. Впрочем, некоторые из них неуверенно взвыли, но встречного лая от местных собак не последовало. Меня поразила мертвая тишина. Во всех избушках окна были заколочены, а на кладбище я обнаружил много новых могильных крестов. Только один человек – сельский староста – вышел мне навстречу. На мой недоуменный вопрос по поводу необычного безлюдья он сказал: «Хворь здесь страшная. В жилищах покойников штабелями складывают, могилы не успеваем рыть, да теперь, кроме меня, и некому, но и я не могу: земля глубоко промерзла. В живых осталось всего лишь восемь человек, я девятый, но на ногах только я один. Остальные лежат…»

Мы вошли в избушку. На полу вповалку на соломе лежали умирающие. Среди них особенно тяжелое впечатление производили мечущиеся в агонии роженица и рядом с ней умирающая повивальная бабка, желающая помочь в тяжелых, страшных, трагических родах. Тела и лица больных были покрыты черными, кровавыми гнойниками. Некоторые из больных узнали меня. Они радостно восклицали:

– Владыка, дорогой, как мы рады, что дождались тебя! Мы люди верующие, причасти нас скорее, и тогда мы спокойно умрем.

И было так чудесно, когда свет Христовой радости осенил ужасные, черные лица умирающих, для которых смерть в присутствии священника и при его молитвенном напутствии явилась желанным избавлением от мучений. Трудно передать их искреннюю, непосредственную духовную радость, когда они причастились Святых Тайн. Растроганный, я молитвенно напутствовал их уход в Жизнь Вечную, оставив этот мертвый дом.

Продолжая свой путь дальше в глубь Камчатки, я и в других селениях наблюдал такую же жуткую картину мертвого запустения. Мне необходимо было определить поселение, еще не захваченное эпидемией, чтобы установить карантинный пункт со строжайшим запретом дальнейшего проезда. А причиной внезапной вспышки этого тяжелого заболевания стал совершенно дикий случай. На западном берегу Охотского моря на одном из японских рыбзаводов заболел страшной болезнью и умер японец. Рыбопромышленники втиснули труп в пустую бочку, забили ее и поставили вместе с бочками, наполненными рыбой. Это и послужило причиной быстрого распространения эпидемии по всей Камчатке. Когда я приехал в Ключевское, узнал наконец, что последнее селение, в котором еще есть больные черной оспой, – это Еловка. От нее дальше простирается снежная пустыня, которая и стала заслоном для оспы. В Еловке был устроен карантин.

Митрополит Нестор".

Михаил Викторович Китайгородский работал в частной клинике. Чтобы найти его, Грязнову понадобилось меньше двух часов. В половине шестого Грязнов был уже на Воздвиженке, в медицинском центре «Парацельс». Записался на прием к лор-врачу. Прием стоил 120 рублей. Грязнов платить отказался, сообщив, что утрясет этот вопрос лично с Китайгородским. Назрел небольшой конфликт. Регистраторша вызвала секьюрити. Охранник не замедлил явиться, предвкушая скорую расправу. И обомлел.

– Так вот значит, где ты устроился, Близнюк, – сказал ему Вячеслав Иванович, отличавшийся отменной памятью на лица. – Ну что, не зря я тебя из МУРа выпер?

– Вы не выперли, – смиренно напомнил Близнюк. – В приказе было написано «сокращение штатов».

– Это я тебя пожалел, чтобы личное дело не портить, – объяснил Грязнов. – Ну ладно, проводи меня к Китайгородскому.